Мемуары

Из любви к истине я должен вам признаться, что, сделавшись кардиналом, я сразу почувствовал неудобства, причиняемые пурпуром, ведь и раньше я много раз замечал, что мне слишком много неудобств причиняет уже и блеск коадъюторского звания. Одна из причин, по которым люди почти всегда злоупотребляют своим саном, состоит в том, что он сразу же ослепляет их, и ослепление это ведет их к первым ошибкам, во многих отношениях самым опасным. Величие, с каким я намеренно держался, сделавшись коадъютором, снискало мне успех, ибо все видели, что к такому образу действий вынуждает меня низость моего дяди. Но я прекрасно понимал, что, не будь этого обстоятельства и не сдобри я своего поведения приправами, прибегнуть к которым помогла мне не столько моя собственная ловкость, сколько дух времени, — повторяю, не будь всего этого, такое поведение отнюдь не было бы благоразумным или, во всяком случае, не было бы приписано благоразумию. Имея достаточно времени над этим поразмыслить, я с особенной осмотрительностью отнесся к кардинальской шапке, чей ослепительный цвет кружит головы большинству тех, кто ею удостоен. Самую заметную, на мой взгляд, и самую ощутительную ошибку кардиналы совершают, притязая возвыситься над принцами крови, которые в любую минуту могут стать нашими властителями, а покамест, в силу своего ранга, являются таковыми почти для всех наших ближних. Я исполнен благодарности ко всем кардиналам моего рода, чей пример дал мне впитать сей урок с молоком матери; мне представился удобный случай применить его к делу в тот самый день, когда я получил известие о своем назначении. Шатобриан, имя которого вы встречали во второй части моего повествования, сказал мне в присутствии многих лиц, находившихся в моих комнатах: «Отныне мы не станем кланяться первыми»; сказал он это, имея в виду, что, хотя я и был в самых дурных отношениях с принцем де Конде и ходил повсюду с большой свитой, я, понятное дело, где бы ни встречался с ним, приветствовал его с почтением, подобающим его титулам. «Извините, сударь, — возразил я Шатобриану, — мы по-прежнему будем кланяться первыми, и притом ниже, чем когда-либо прежде. Не дай Бог, если красный головной убор вскружит мне голову настолько, что я вздумаю оспаривать первенство у принцев крови. Для дворянина большая честь уже в том, что он имеет право находиться рядом с ними». Слова эти, — а они, думается мне, благодаря великодушию принца де Конде и его дружбе ко мне, помогли, как вы увидите далее, охранить права французских кардиналов, — слова эти произвели на окружающих весьма благоприятное впечатление и умерили их зависть, а это важнейший залог успеха.

Для той же цели я воспользовался еще и другим средством. Кардиналы де Ришельё и Мазарини, окрасившие пурпуром звание министра, присвоили кардинальскому сану привилегии, которые и министрам подобают лишь в том случае, если два эти титула соединились в одном лице. Трудно было разрознить их в моей особе, принимая во внимание должность, какую я занимал в Париже. Я, однако, сделал это сам, обставив дело так, что поступки мои приписали одной лишь скромности; я объявил во всеуслышание, что намерен принимать лишь те почести, какие всегда воздавались кардиналам, имя которых я ношу. Почти во всех случаях жизни важно не то, что ты делаешь, а как ты это делаешь. Я никому не уступал первого места, я провожал маршалов Франции, герцогов, пэров, канцлеров, иностранных принцев, побочных отпрысков королевской фамилии лишь до верхней ступени лестницы моего дома, но все были довольны.

Третье, о чем я позаботился, — это не пренебречь ни одним способом, какие допускает приличие, чтобы вернуть себе дружбу тех, кого всякого рода интриги от меня отдалили. Таких людей, разумеется, насчитывалось множество, ибо судьба моя была столь бурной и переменчивой, что в иные времена кое-кто побоялся быть к ней причастен, а в другие кое-кто оказался со мной в раздоре. Прибавьте к этому тех, кто, пожертвовав мной, надеялись попасть в милость. Не стану докучать вам подробностями, скажу только, что в полночь ко мне явился де Берси, что у почтенного картезианца, отца Каружа, я встретился с де Новионом ⁴⁸¹, а у селестинцев с президентом Ле Коньё. Все они были счастливы примириться со мной в ту пору, когда парижская митра озарилась сиянием кардинальской шапки. А я был счастлив примириться со всеми в ту минуту, когда сделанные мной шаги могли быть приписаны одному лишь великодушию. Я не пожалел об этом, и благодарность тех, кого я избавил от тягот первого шага, с лихвой выкупила неблагодарность некоторых других. Я уверен, что соображения политики, равно как и благородства, предписывают более могущественному избавить от унижения тех, кто стоит ниже его, и протянуть им руку, когда они не смеют протянуть ее сами.

Поведение, которого я старательно держался в обстоятельствах, мной описанных, было вполне согласно с принятым мной решением по возможности вкушать отныне покой — высокие титулы, какие судьбе угодно было сочетать в моем лице, казалось, сами собой должны были его мне доставить.