Мемуары дьявола

Граф и банкир резко обернулись, услышав имя Феликс, и каждый из них узнал старика, с которым накануне так плохо обошелся. Оба были одинаково удивлены, встретив его у господина де Фавьери, но их удивлению не было предела, когда они услышали небрежный ответ господина Феликса:

«Нет, по правде говоря, я проиграл двадцать четыре фишки за три роббера{468}. К счастью, — добавил он, вытащив из кармана бумажник и бросив на стол пачку банковских билетов, — мы играли лишь по пятьсот франков фишка».

— Ох! Ах! Ох! — вскричал поэт. — Этот господин Феликс — просто находка! Кто он, черт возьми? Он странным образом похож на «темный персонаж», на незнакомца из старых комедий Александра Дюваля…{469}

Ух! Дьявольщина! Вот настоящий французский театр!

— А граф де Лозере, кажется мне, совершенно лишен вкуса, — добавил Луицци, — а ведь какое имя!

— Нет, — возразил поэт, — меня интересует только господин Феликс. Заявляю вам, он будет моим главным героем. Я уже вижу, как он распахивает свой редингот, рвет на себе рубашку и восклицает: «Ты узнаешь этот шрам?» Но, шутки в сторону, кто этот господин Феликс? Мне кажется, я видел его у банкира.

— Похоже, прием с неизвестными персонажами вызывает любопытство не только в театре, но и в жизни, — засмеялся Дьявол. — Дюран и граф пытались понять, кем мог быть человек, который явился к ним как бедный проситель и которого они повстречали у одного из самых богатых финансистов Европы за игрой в карты с игроками, известными тем, что они играют по самым высоким ставкам, и который только что проиграл сумму, значительную для любого человека. В свою очередь господин Феликс заметил господина де Лозере и господина Дюрана. Проходя мимо них, он бросил взгляд сначала на банкира, затем на графа и произнес сурово и вполголоса, но так, чтобы его могли услышать:

«Спесь и тщеславие».

Ни Дюран, ни господин де Лозере не принадлежали к тем, кто сносят подобное оскорбление, но тому, кто нанес его, было восемьдесят лет, к тому же оба помнили, как обошлись с ним, помнили его таинственные и почти угрожающие намеки, и оба, удерживаемые, несомненно, страхом, скрытая причина которого была известна лишь им, дали старику уйти, ничего не ответив. Они только поглядели друг на друга, и уверенность, которую в тот момент обрел каждый из них, что другой слышал адресованное ему унизительное слово, удвоила ненависть, которая уже разделяла их.

Объяснения, которые последовали после бала, только добавили знатному сеньору и банкиру поводов для ненависти.

Первое объяснение состоялось между Артуром и Дельфиной. Юный влюбленный, тем более неловкий, чем более он был влюблен, вообразил, что докажет свою страсть, поклявшись Дельфине, что сумеет противостоять несправедливым предубеждениям своего отца. Девушка поинтересовалась, в чем состоят эти предубеждения, и Артур был так недальновиден, что повторил их.

На это богатая наследница не нашла ничего лучшего, как пересказать ему презрительное мнение Флоры де Фавьери, приписав их Матье Дюрану, ради того лишь чтобы господин де Лозере не оказался первым, кто нанес оскорбление.

Вполне понятно, почему Дельфина с ее характером, сформировавшимся благодаря родительской слабости, передала отцу мнение господина де Лозере, но понадобилось совершенно исключительное обстоятельство, чтобы Артур осмелился открыть своему отцу слова Дельфины. Вот что произошло: господин Феликс во время бала представился Артуру, отвел его в сторонку и сказал, что хочет побеседовать с ним по поводу одного денежного дела, в котором имя его матери может быть скомпрометировано. Артур ответил, что он так же ревностно относится к чести своей матери, хотя и не носит ее имени, как и к защите имени отца, которое имеет честь носить. Господин Феликс был очарован его ответом, но сурово произнес:

«Дай Бог, чтобы имя, которое вы носите, стоило того, которого вы не носите!»

«Сударь!» — вскричал Артур.

«Мы еще встретимся, молодой человек, — мягко отвечал ему старик, — и вы поймете, что я имею право говорить так».

Вот почему, когда господин де Лозере, который заметил чувства своего сына к Дельфине и счел себя обязанным повторить Артуру приказ не искать с ней встреч, он столкнулся с менее поспешным и абсолютным послушанием, чем обычно. Артур посчитал себя вправе доложить отцу, что союзы между дворянством и миром финансов уже не являются столь редкими, чтобы отталкивать саму идею с таким презрением. Граф, раздраженный этим подобием сопротивления, решил, что он, видимо, не дал сыну почувствовать низость подобных взглядов и союзов, и произнес весьма красноречивую тираду об уважении к собственному имени: