Читаем Мемуары Эмани полностью

Я взяла листок с адресом и пошла медленно по улице вниз. Хозяйка квартиры, старая карга с кудельками на голове, что-то неприветливо буркнула в ответ на мое объяснение и провела в маленькую комнату. На кровати сидела кореянка из Китая. Мы поговорили с ней на корейском языке, который я не забыла с тех пор, как ему меня научила бабушка. Пренебрежительно оглядев мои вещи, она кивнула: «Спи здесь. Потом разберемся».

Утром показывает на огромный мешок выше меня ростом, набитый тряпками:

– Бери на спину, пойдем на рынок. Уже поздно, торопись.

Я остолбенела от тюка и приказания:

– Кому говоришь?

– Тебе, других людей в комнате больше нет.

– Слушай меня внимательно, сука, мешки тебе таскать не буду! Я – учительница, поняла?

– Учительница, а зачем на рынок пришла торговать? – выдала она, но, увидев мое разъяренное лицо, пробормотала: – Какие вы никудышные, русские бабы: ничего не умеете – ни мешок поднять, ни паби сварить.

Идем вдвоем: я впереди со своим чемоданчиком, а она с мешком на спине. Но в первый день все равно китайская кореянка меня обыграла. Дала местечко около себя и подсовывала свой товар. Это был единственный раз, когда она покомандовала мной.

Обитатели центрального вещевого рынка торговали по очереди. В пять утра на прилавках стояли тюки – вьетнамцы продавали их оптом.

Потом к семи утра им на смену приходили китайцы. Рядом с ними пристраивались русскоязычные корейцы, казахи, киргизы. Все те, кто был похож лицом на них. К десяти часам на другой половине рынка появлялись белые люди – русские продавцы. Там я простояла в первый день, когда приехала в Омск. У них был дорогой, качественный товар из Турции и Москвы.

Покупатели слетались с раннего утра и сметали все подряд. К пяти вечера рынок пустел.

Корейская семья из Ташкента выделила мне кусочек места около себя и приоткрыла торгашеские тайны. Оказывается, китайцы платили дань милиционерам, а все остальные – бандитам. С первыми надо разговаривать на русском, а со вторыми – не разговаривать. «Моя не понимай», – цедить с акцентом и при этом пялиться на них с видом дурочки. Конечно, я быстро прокололась. На вопрос, чей товар, я быстро ответила:

– Мой.

– С тебя причитается. Я – Монтана. Будешь платить и спокойно торговать.

Попалась я. Каждый день он подходил ко мне и оглядывал одни и те же вещи, которые сиротливо лежали на прилавке со дня нашего знакомства.

– Когда платить будешь?

Я кивала на свой товар:

– Ничего не продала.

Он не знал, что я бегала к китайцам за вещами и бойко торговала, добавив к названной хозяевами цене свой рубль. Повеселела я, заработок появился. Перебегаешь через дорогу, забираешь у них барахло, продаешь, и копейка в кармане.

В один из обходов Монтана мотнул головой:

– Пойдем со мной.

Я пошла за ним. В мебельном магазине он позвал дядю Ваню, сторожа, переговорил о чем-то и вышел на улицу. Мы прошли в подсобное помещение. Он открывает ключом дверь и включает свет. В комнате стоит грубо сколоченный топчан, накрытый грязным одеялом. Лампочка зажглась и потухла, а у меня в голове щелкнуло. Поняла, для чего бандит привел меня сюда.

Села на топчан и уверенным голосом командую:

– Дверь открой.

– Боишься?

– Темно, не видно ничего. Садись рядом, – и хлопаю по пыльному матрасу.

Он удивился, но сел.

– Что хотел-то, Монтана? – смотрю ему прямо в глаза.

– Слушай, ты же не можешь отдать деньги. Короче, у меня не было такой бабы, как ты, – забормотал он.

– Посмотри на меня внимательно. Зачем тебе шестидесятилетняя старуха? Это первое. Второе: никогда не мешай дела с постелью, ты же серьезный человек. Третье: если вдруг приедешь в Ташкент, я помогу тебе, у меня много знакомых.

– Не, тебе точно шестьдесят?

– Да, мой сын – твой ровесник. Пойдем на ряды, подарю тебе духи мужские из Франции.

Монтана почесал бритую голову и начал торговаться:

– Тогда подгони мне такую же, как ты.

– Нет. Ты молодой и красивый, дорожку к женскому сердцу протопчешь сам. Я не сводница, а учительница по профессии.

Тут он вообще подтянулся весь, даже извинился. Наверное, Марью Ивановну свою вспомнил. А было мне тогда сорок с хвостиком небольшим.

Вышли из той каморки, дошли до моего прилавка, вручила ему парфюм и улыбнулась:

– Мы друзья с тобой?

Он поднял вверх большой палец и ушел по своим важным делам. Он ушел, а я бессильно свалилась на стул. Соседка еле отпоила валерьянкой.

Мы с ним подружились. Как-то осенью бегу по делам в городе, кто-то меня зовет. Оглядываюсь – Монтана. В длинном кожаном пальто, белый шарф такой же длины и кепка. Симпатичный такой стоит и улыбается мне:

– Поехали в ресторан, погуляем!

Я ему погрозила пальцем, он еще раз улыбнулся насмешливо и тепло. Догадался, наверное, потом, что я его провела. Но мне сошло с рук.

На сравнительно небольшой территории центрального рынка хозяйничали разные группы ребят. Однажды снизу под прилавком кто-то выталкивает сумку, потом из-за нее выглядывает вор Миша. Надергал из мешков у китайцев вещи и хочет пролезть. Я ногой наступила на сумку и говорю:

– На меня посмотри, хорошо? Выползешь отсюда, если будешь это место обходить стороной.

Посмотрел и сказал:

– Договорились.

Перейти на страницу:

Все книги серии Большой роман. Современное чтение

Похожие книги

100 Великих Феноменов
100 Великих Феноменов

На свете есть немало людей, сильно отличающихся от нас. Чаще всего они обладают даром целительства, реже — предвидения, иногда — теми способностями, объяснить которые наука пока не может, хотя и не отказывается от их изучения. Особая категория людей-феноменов демонстрирует свои сверхъестественные дарования на эстрадных подмостках, цирковых аренах, а теперь и в телемостах, вызывая у публики восторг, восхищение и удивление. Рядовые зрители готовы объявить увиденное волшебством. Отзывы учёных более чем сдержанны — им всё нужно проверить в своих лабораториях.Эта книга повествует о наиболее значительных людях-феноменах, оставивших заметный след в истории сверхъестественного. Тайны их уникальных способностей и возможностей не раскрыты и по сей день.

Николай Николаевич Непомнящий

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное