Мемуары генерала барона де Марбо

В этот момент маршал совершал свою утреннюю пешую прогулку в сопровождении начальника штаба генерала Фририона. Увлечённые моим рассказом или же просто движимые желанием посмотреть на место действия поближе, они подошли к городу. Мы были уже на расстоянии одного пушечного выстрела от него, когда маршал отпустил меня. Но едва я отошёл шагов на пятьдесят, как огромная бомба, выпущенная из укрепления Сьюдад-Родриго, упала рядом с Массеной и Фририоном!.. Она разорвалась с ужасным грохотом. Я обернулся и не увидел маршала и генерала, а только облако дыма и пыли, которые их скрыли. Я счёл их погибшими и побежал к тому месту, где их оставил. К моему удивлению, я нашёл их живыми. Они получили только ушибы от разлетевшихся во все стороны камней и были совершенно засыпаны землёй. Особенно Массена. Несколько лет назад он потерял на охоте глаз, и теперь второй его глаз был засыпан песком. Он ничего не видел и не мог идти из-за полученных ушибов. Нужно было срочно уходить с этого опасного места. Массена был худым и небольшого роста. Несмотря на своё плохое самочувствие, я взял его на плечи и донёс до места, куда снаряды уже не долетали. Потом я отправился к моим товарищам, которые и вернулись за маршалом, так что солдаты так и не узнали, какой опасности избежал их главнокомандующий.

Усталость и волнение, которые я испытал за последние сутки, усилили мою лихорадку. Однако я сопротивлялся болезни, и до капитуляции Сьюдад-Родриго, которая произошла, как я уже говорил, 9 июля, мне это удавалось. Но с того дня, когда спало поддерживающее меня возбуждение, поскольку армия расположилась на отдых, лихорадка меня победила. Моё состояние вызвало такую тревогу, что меня перенесли в единственный в деревне не повреждённый бомбами дом. В первый раз я был в таком тяжёлом состоянии, не будучи ранен. Болезнь была такой тяжёлой, что опасались за мою жизнь. И когда армия, перейдя через реку Коа, направилась к португальской крепости Альмейде, меня оставили в Сьюдад-Родриго. От Сьюдад-Родриго до Альмейды напрямую было всего 4 лье, так что со своего ложа я слышал постоянную пушечную канонаду, и каждый выстрел вызывал во мне досаду!.. Много раз я порывался встать, но не мог, и эти бесплодные попытки, показывая мою слабость, увеличивали ещё больше моё отчаяние. Я был далеко от моего брата и товарищей, которых долг удерживал около маршала при осаде Альмейды. Моё грустное одиночество прерывалось только короткими визитами доктора Бланштона, который, несмотря на всё своё искусство, не мог хорошо меня лечить из-за отсутствия лекарств, так как армия увезла свои походные госпитали, а все аптеки города были или опустошены, или разрушены. Воздух в городе был отравлен запахом большого количества раненых обеих сторон, находящихся здесь же, и особенно гнилостным запахом нескольких тысяч трупов, которых не смогли захоронить, так как они оказались под руинами разрушенных бомбами домов. Тридцатиградусная жара тоже сыграла свою губительную роль в распространении тифа. Болезнь свирепствовала в гарнизоне, особенно среди жителей, которые пережили ужасы осады и оставались в городе, пытаясь сохранить своё добро.

Мой слуга заботился обо мне, но, несмотря на все старания, он не мог достать мне всего того, в чём я нуждался. Болезнь усиливалась, вскоре я стал бредить. В моей комнате висели большие картины с изображением четырёх сторон света. Африка была расположена перед моей постелью, там был изображён огромный лев, и мне казалось, что его глаза устремлены на меня. Тогда я стал пристально смотреть на него!.. И однажды мне показалось, что он начинает шевелиться. Чтобы предупредить его прыжок, я поднялся, шатаясь, взял саблю и стал рубить и колоть до тех пор, пока лев не был изрублен на куски. После этого подвига, достойного Дон Кихота, я упал почти в бессознательном состоянии на пол, где меня и нашёл доктор Бланштон. Он велел снять все картины, и моё возбуждение спало. Но и в моменты незамутненного сознания мне было очень тяжело. Я думал о моём ужасном и одиноком положении. Смерть на поле боя казалась мне завидной по сравнению с той, которая ждала меня, и я жалел, что не пал, как солдат. Умереть от лихорадки, в постели, когда рядом шёл бой, мне казалось ужасным и даже постыдным!