Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

– Все равно, – вставил свои слова Серапика, – он ведь присутствовал на процессии в Великую Страстную пятницу?

– Да, и поплатился за это новым приступом лихорадки. Эти дни он кажется очень беспокойным, постоянно переезжает из одной резиденции в другую, словно что-то его преследует. И уж это никак не призрак неудач.

– Тому, кто придет на смену Юлию, – сказал я, – трудно будет сравниться с ним.

– О, – проговорил Его Высокопреосвященство, поежившись, – не надо об этом.

Серапика, ничуть не ревнуя кардинала де Медичи, из-за расположения, только что проявленного кардиналом ко мне (Серапике, скорее всего, просто надоел разговор о могучем Юлии), вскочил с триклиния:

– Представление! – звонко объявил он заплетающимся языком. – Я приготовил для нас особенное представление.

– Какое представление? – спросил Его Высокопреосвященство.

– На самом деле, мои милые, – продолжал Сера-пика, – это что-то вроде trouvaille, должен признаться. Ничего подобного я раньше не видел, и я уверен, что вы будете от этого представления просто в восторге. Это воплощенная в жизнь легенда. Это скандально и потрясающе, это самый последний крик моды.

– Да что же это? – спросил кардинал де Медичи, повысив от нетерпения голос.

– Это что-то вроде демонстрации урода, – сказал Серапика, – трагедия природы.

В это мгновение я был убежден, что мое сердце проскользнуло между ребер грудной клетки и упало в самую глубь живота, где отчаянно затрепыхалось.

– Да?

– Да, мои милые.

Он шепнул что-то одному из слуг, и тот немедленно вышел из комнаты.

– Не беспокойтесь, – сказал Серапика, – я не сделал ему никакого неприличного предложения – он просто пошел позвать их. Я обнаружил, что тут кочует целый караван уродов. Они, кажется, дают представления по всей Италии, и они просто восхитительны. Я договорился с владельцем каравана, и он позволил им прийти сюда и дать закрытое представление. Ну, давайте, милые, усаживайтесь поудобнее и приготовьтесь смотреть настоящее представление!

Я молился, надеялся и загадывал. Я говорил себе, что это не так, что этого просто не может быть. Я закрыл глаза и притворился, что это не так. Но, увы, – каждая частичка моего существа прекрасно знала, что это все-таки так. И я был прав.

Нино ничуть не изменился, он даже нисколько не постарел, хотя подо всей этой дополнительной шерстью, нелепыми перчатками и сапогами с когтями он просто должен был остаться таким же, каким я его запомнил. На золотой цепи, которую он сжимал в своем обезьяньем кулаке, был разукрашенный ошейник, а в ошейнике была шея, принадлежащая человеку, которого я никогда не видел. Слезящиеся глаза кардинала выпучились от удивления, чувственные губы приоткрылись, складки жира залоснились от пота, его многочисленные подбородки задрожали.

Нино перестал рычать, как только увидел меня; было бы очень странно, если бы он тотчас меня не узнал. И, узнав меня, он был явно изумлен.

– Начинайте! Начинайте! – закричал Серапика. Все время, пока его придурок трепался, Нино не сводил с меня взгляд, даже когда он вытянул лапу и сделал вид, что пытается схватить Джованни де Медичи (который, взвизгнув от ужаса, забился в угол триклиния), он все смотрел на меня. Вообще-то болтовня никак не могла сравниться с моей, хотя и Его Преосвященство, и Серапика были заворожены. В той болтовне не было finesse (это слово всегда было моим любимым), не было отточенности, не было стиля. Новый напарник Нино говорил подавленным голосом, неохотно, и я не мог определить, было ли это попыткой подчеркнуть трагичность своего положения и, таким образом, являлось частью актерской игры, или же он был и вправду подавлен и ему стыдно участвовать в этом представлении. Но вот действие подошло к своему апофеозу.

– Да, благородные господа, я – раб всех его грязных желаний. Я должен делать ему такое, о чем богобоязненный христианин даже не смеет подумать. Мерзость…

Мерзость? Мерзость?! И где же дрожь в этой диатрибе? Где же ее frisson, тайное шевеление темной страсти во вздымающейся груди, между пропотевших бедер? Этот идиот портил все представление, и я не мог больше вытерпеть. Я вскочил с триклиния, расстегнул ошейник и надел его на себя. Я увидел, что Нино просиял от счастья, он начал рычать, бормотать и жестикулировать всерьез. Снова в старом составе, снова в одной упряжке!

– О да, мои добрые благородные господа! – воскликнул я. Кардинал де Медичи от удивления просто осел и сделался огромной подрагивающей кучей, тога задралась до пояса, глаза вытаращились. Серапика просто восторженно парил в воздухе от такого неожиданного поворота событий и, в значительной мере, от воздействия вина.