Менжинский

В младших классах Вячеславу особенно нравилась естественная история. Но даже этот предмет преподавали в гимназии так сухо, без каких-либо опытов и наблюдений над живой природой, что интерес к нему наверняка бы угас, если бы не принес однажды отец домой книгу Брема «Жизнь животных». Читая Брема, Вячеслав уносится мыслями в таежные дебри Сибири, камышовые заросли на берегах Аму-Дарьи, в азиатские джунгли и африканские саванны, где жили удивительные животные, росли невиданные деревья, в ветвях которых распевали песни неведомые птицы. Вслед за Бремом осилена «Философия зоологии» Ламарка и буквально «проглочены» сказочные приключения охотников и путешественников из журнала «Природа и охота», принесенного в гимназию кем-то из товарищей.

По-новому осветила его взгляды на живую природу книга Чарлза Дарвина «Происхождение видов». За Дарвином последовало знакомство с герценовскими «Письмами об изучении природы», произведениями Чернышевского, Добролюбова, Писарева.

Как-то Менжинский услышал о полете Д. И. Менделеева на воздушном шаре для наблюдения солнечного затмения. Этот разговор настолько возбудил у Вячеслава интерес к Менделееву, что он раздобыл менделеевский труд «Периодическая законность для химических элементов» и самостоятельно осилил его, хотя и не без труда. Эта книга родила новое увлечение — химией, к которому Менжинский еще не раз вернется.

Первым следствием чтения книг по естественной и гражданской истории, увлечения произведениями революционных демократов было то, что Менжинский в 16 лет перестал верить в бога, сбросил с себя крест и прекратил ходить в церковь. В те времена это было не так просто и легко сделать.

Годы учения Вячеслава Менжинского в шестой гимназии совпали с периодом «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции»

[1]. Восьмидесятые годы прошлого столетия, по выражению современника, были годами безвременья, годами проповеди малых дел, «которая наполняла страницы казенной прессы». Но была и другая пресса — легально-демократическая и нелегальная, которая будила ум, звала к освобождению из болотной тины. И молодой Вячеслав Менжинский запоем читает эти запрещенные для гимназистов книги. В классе нашлись единомышленники. По старым, 60-х годов, журналам «Современник», «Русское слово» гимназисты составили чуть ли не полное собрание литературно-художественных и литературно-критических произведений, статей на общественно-политические темы Чернышевского, Добролюбова, Писарева и читали их во время уроков, на переменках, уносили домой. Уличенного в чтении запрещенных книг беспощадно выкидывали из гимназии с «волчьим билетом» — с отметкой о запрещении принимать в другие гимназии.

Цера Менжинская вспоминает: «Весь Достоевский, критики, полулегальные брошюры были прочитаны таким образом. Сочинения Писарева, Добролюбова, Чернышевского, которые в то время были изъяты из обращения, передавались из рук в руки и продолжали оказывать свое влияние на молодежь».

Царское правительство, реакционные министры Д. А. Толстой и К. П. Победоносцев, заправлявшие тогда образованием в России, казалось, все сделали, чтобы оглупить молодежь, превратить ее в покорных, верноподданных слуг престола, без ропота выполняющих указания правительственных верхов. И однако, вслед за университетами именно в классических гимназиях революционный дух нашел в то время наиболее благоприятную почву.

Но не только семейное воспитание и революционно-демократическая литература сказались на формировании мировоззрения юноши Менжинского. Огромное влияние оказывала и сама окружающая действительность. Наблюдая жизнь — а Менжинский был наблюдательным юношей, — он видел роскошь и богатство в домах своих гимназических товарищей, убогость и нищету в рабочих кварталах Петербурга. Там, в этих кварталах, а по праздничным дням и на центральных проспектах, он видел суровых и мужественных людей, рабочих. Он выдел, как они рано утром густыми толпами валили в заводские ворота. А вечерами, усталые, утомленные, шли по домам. Он видел и толпы деревенских мужиков, которые целыми днями простаивали перед закрытыми воротами фабрик и заводов. Он нередко задавал себе вопрос: почему сотни и тысячи мужиков с просторов деревенских полей стремятся попасть в дымные, закопченные цехи заводов, где рабочий день длится 12–14 часов? Что или кто гонит их из деревни в город?

А однажды, весной 1891 года, он увидел, нет, не толпу спешащих на фабрику рабочих, а колонны, нескончаемые колонны, в которых рабочие шли за гробом писателя-демократа Николая Шелгунова. Высоко над головами рабочих плыл венок из дубовых листьев. На ленте читалась надпись: «Н. В. Шелгунову, указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих». Рабочие шли в величественном молчании, и от их могучих колонн веяло великой грозной силой. И эту силу, видимо, чувствовали, так казалось Менжинскому, полицейские, шествовавшие позади колонны.