Мэр Кестербриджа

Так Элизабет-Джейн наблюдала украдкой за всем, что происходило вокруг, стараясь не привлекать к себе внимания; но вот за ларем кто-то запел песню с красивой мелодией, выговаривая слова с акцентом, исполненным своеобразного очарования. Пение началось еще до того, как девушка спустилась в зал, а теперь шотландец, очень быстро успевший здесь освоиться, согласился по просьбе нескольких крупных торговцев доставить удовольствие всей компании и спеть песню.

Элизабет-Джейн любила музыку; она не утерпела и осталась послушать, и чем дольше она слушала, тем больше восхищалась. Никогда в жизни не слышала она такого пения, да и большинству присутствующих, очевидно, не часто доводилось слышать что-либо подобное: они уделяли певцу гораздо больше внимания, чем обычно. Они не перешептывались, не пили, не мочили своих чубуков в эле, не придвигали кружек к соседям. И сам певец так расчувствовался, что Элизабет показалось, будто на глаза у него навернулись слезы, когда он запел следующую строфу:

Домой бы мне, домой, вернуться бы домой,

Домой, домой, домой, в милый край родной!Там красотка вытрет слезы, будет радостью сиять,Когда с друзьями через Аннан[8] переправлюсь я опять.Расцветут в лугах цветы, лес покроется листвой.

Проводят птички песнями меня в мой край родной.

Раздался взрыв рукоплесканий, затем наступила глубокая тишина, еще более выразительная, чем рукоплескания. Тишина была такая, что когда послышался треск — оттого что Соломон Лонгуэйс, один из тех, кто сидел в неосвещенном конце комнаты, обломил слишком длинный для него чубук, — это было воспринято всеми как грубый и неуважительный поступок. Потом судорожно завертелся вентилятор в окне, и глубокое впечатление от песни Доналда на время сгладилось.

— Неплохо… очень даже неплохо! — пробормотал Кристофер Кони, тоже сидевший здесь. И, вынув трубку изо рта, но не отводя ее, сказал громко — Ну-ка, валяйте следующий куплет, молодой джентльмен, просим вас!

— Вот-вот… Спойте-ка еще разок — не знаю, как вас звать, — проговорил стекольщик, толстый человек, с головой как котел, в белом фартуке, подоткнутом под пояс. — В наших краях не умеют так воспарять душой, — и, повернувшись к соседям, спросил вполголоса: — Кто этот молодец?.. Шотландец, что ли?

— Да, прямо с шотландских гор, надо полагать, — ответил Кони.

Фарфрэ повторил последний куплет. Много лет не слышали завсегдатаи «Трех моряков» такого волнующего пения. Необычность акцента, взволнованность певца, его глубокое понимание характера песни, вдумчивость, с какою он достигал самой высокой выразительности, удивляли этих людей, чрезмерно склонных подавлять свои эмоции иронией.

— Черт меня побери, если наши здешние места стоят того, чтобы так про них петь! — проговорил стекольщик, после того как шотландец снова спел песню и голос его замер на словах «мой край родной». — Ежели сбросить со счета всех дураков, мошенников, негодяев, распутных бабенок, грязнух и тому подобных, то в Кестербридже, да и во всей округе, чертовски мало останется людей, стоящих того, чтобы повеличать их песней.

— Правильно, — согласился лавочник Базфорд, уставившись в столешницу. — Кестербридж — старая, закоснелая обитель зла, что и говорить. В истории написано, что мы бунтовали против короля не то сто, не то двести лет тому назад, еще во времена римлян, и что многих наших повесили тогда на Висельном Холме и четвертовали, а куски тел разослали по всей стране, словно мясо из мясной лавки; и я лично охотно верю этому.

— Зачем же вы, молодой господин, покинули свои родные места, если вы к ним так привержены? — спросил сидевший поодаль Кристофер Кони тоном человека, предпочитающего вернуться к первоначальной теме разговора. — Могу поклясться, не стоило вам уезжать оттуда ради нас, потому что, как сказал мистер Билли Уилс, мы здесь — народ ненадежный: ведь самые лучшие из нас иной раз поступают не совсем честно; но ничего не поделаешь: зимы тяжелые, ртов много, а господь всемогущий посылает нам уж очень мелкую картошку, так что никак их не набьешь. Где нам думать о цветах да о личиках красоток — куда уж нам! — впору бы только о цветной капусте подумать да о свиных головах.

— Не может быть! — проговорил Доналд Фарфрэ, с искренним огорчением вглядываясь в окружающие его лица. — Вы говорите, что даже лучшие из вас не совсем честны… да разве это возможно? Неужели кто-нибудь тут берет чужое?

— Ну что вы! Конечно нет! — ответил Соломон Лонгуэйс, мрачно улыбаясь. — Это он просто так, болтает зря, что в голову взбредет. Он всегда был такой — с подковыркой, — и, обратившись к Кристоферу, сказал укоризненно — Не будь слишком уж запанибрата с джентльменом, про которого тебе ничего не известно… и который приехал чуть не с Северного полюса.