Мэр Кестербриджа

— Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Я требую, чтобы ты с ним больше не виделась.

— Хорошо, сэр.

— Ты обещаешь?

Она с минуту поколебалась, потом сказала:

— Да, если вы этого очень хотите.

— Хочу. Он враг нашей семьи!

Когда она ушла, он сел и крупным почерком написал Фарфрэ следующее письмо:

«Сэр, прошу Вас отныне прекратить знакомство с моей падчерицей. Она, со своей стороны, обещала больше не принимать Вашего ухаживания, и я поэтому надеюсь, что Вы не будете навязываться ей.

М. Хенчард».

Казалось бы, у Хенчарда должно было хватить дальновидности, чтобы понять, что нет лучшего modus vivendi[15] по отношению к Фарфрэ, как поощрить его ухаживание и залучить его себе в зятья. Но упрямый мэр был не способен подкупить конкурента таким путем. Хенчард был безнадежно далек от всяких обывательских уловок этого рода. Любил он или ненавидел — все равно в дипломатии он был туп, как буйвол, а его жена не решилась указать ему путь, который сама, по многим причинам, выбрала бы с радостью.

Тем временем Доналд Фарфрэ открыл врата торговли на свой страх и риск в одном доме на Дарноверском холме — как можно дальше от складов Хенчарда, ибо твердо решил избегать клиентов своего бывшего друга и хозяина. Молодой человек считал, что на этом поприще для них обоих дела хватит с избытком. Город был невелик, но вел сравнительно крупную торговлю зерном и сеном, и Фарфрэ, обладавший врожденной сметливостью, полагал, что он может с успехом принять в ней участие.

Он взял себе за правило не делать ничего такого, что могло бы показаться торговой конкуренцией с мэром, и даже отказал своему первому клиенту, крупному фермеру с хорошей репутацией, только потому, что Хенчард вот уже три месяца вел с ним дела.

— Когда-то он был моим другом, — сказал Фарфрэ, — и не мне отбивать у него клиентов. Очень жалею, что не оправдал ваших ожиданий, но не могу наносить ущерб торговым делам того, кто сделал мне столько добра.

Несмотря на такой образ действий, дела шотландца процветали. Оттого ли, что его энергия северянина была непреодолимой силой в среде рыхлых дельцов Уэссекса, или ему просто везло, но, так или иначе, все ему удавалось, за что бы он ни взялся. Как только он, подобно Иакову в Падан-Араме[16], скромно ограничил себя «пятнистыми и пестрыми козами», то есть не очень многообещающими сделками, — все «пятнистое и пестрое» начало «плодиться и множиться».

Но объяснялось это не удачливостью, — она тут, вероятно, была почти ни при чем. «Характер — это судьба», сказал Новалис, а характер Фарфрэ был прямо противоположен характеру Хенчарда, о ком, так же как и о Фаусте, можно было сказать: «Неистовый, хмурый, он покинул пути обыкновенных людей, и ни один луч света не указал ему верной дороги».

Фарфрэ своевременно получил письмо с требованием прекратить ухаживание за Элизабет-Джейн. Но его знаки внимания к ней были столь незначительны, что это требование оказалось почти излишним. Правда, она ему очень нравилась, но после недолгого размышления он решил, что лучше ему пока не играть роли Ромео как в интересах девушки, так и в своих собственных. Таким образом, его чувство было задушено еще в зародыше.

Настало время, когда Фарфрэ — как он ни старался избегать столкновений со своим бывшим другом — оказался вынужденным прибегнуть к самозащите и вступить с Хенчардом в коммерческий бой не на жизнь, а на смерть. Он уже больше не мог отражать бешеные атаки Хенчарда, только уклоняясь от борьбы. Едва началась между ними война цен, ею заинтересовались все, а кое-кто предугадал ее исход. Все отчасти объяснялось тем, что дальновидность Севера боролась тут с упрямством Юга, нож — с дубиной, а оружие Хенчарда было такого рода, что если оно не поражало насмерть с первого или второго удара, то владелец его оказывался во власти своего противника.

Почти каждую субботу они встречались в толпе фермеров, которые еженедельно сходились на рыночную площадь по своим делам. Доналд всегда был готов и даже стремился сказать Хенчарду несколько дружеских слов, но мэр неизменно смотрел куда-то мимо своего бывшего друга с гневным видом человека, который много потерпел и потерял из-за него и ни за что не простит обиды, — смущенное недоумение Фарфрэ ничуть не умиротворяло его. В зале хлебной биржи у всех крупных фермеров, торговцев зерном, мельников, аукционистов и других дельцов были свои, официально предоставленные им стойки, на которых краской были обозначены их фамилии, и когда к знакомой череде «Хенчард», «Эвердин», «Шайнер», «Дартон» и так далее прибавилась стойка с фамилией «Фарфрэ», написанной свежей краской и крупными буквами, Хенчарда это больно кольнуло, — подобно Беллерофону[17], он отошел от толпы, с язвой в душе.

С этого дня имя Доналда Фарфрэ почти никогда не упоминалось в доме Хенчарда. Если за завтраком или обедом мать Элизабет-Джейн по забывчивости начинала говорить о своем любимце, дочь взглядом умоляла ее замолчать, а муж спрашивал:

— Как… значит, ты тоже мой враг?

Глава XVIII