Мэрилин Монро

После всего сказанного с особенным интересом читаешь следующие строчки того же Золотова: «Как-то раз я спросил Мэрилин, как бы она определила любовь. Она ответила, что любовь — это доверие; если ты кого-то любишь, то полностью ему доверяешь… И Мэрилин доверяла Миллеру. Она уважала в нем силу, спокойное отношение к деньгам, простоту жизненного поведения, выработанную в себе привычку трудиться». Я так и вижу Мэрилин, доверчиво смотрящую и слушающую выдающегося драматурга Америки — своими пьесами, статьями, выступлениями перед Комиссией по расследованию… он казался ей мессией истины и благородства, который не только сам владеет секретом справедливости и уверенности в правильно выбранном пути, но и в состоянии научить, открыть этот секрет всякому, кто, как она, готов этого мессию слушать. «Артур помог мне исправиться», — говорила она жадно слушавшей ее Луэлле Парсонс, можно сказать, гроссмейстерше совать нос в чужие дела. Не удивлюсь, если знаменитая Луэлла воспринимала вторую жену Миллера как Марию Магдалину, а его самого как Иисуса. Подлинную цену этой собственной «богообразности» позднее определил сам Миллер; в его пьесе «После грехопадения» Мэгги (парафраза Мэрилин) говорит Квентину (alter ego Миллера): «И ты меня стыдился. Только сейчас не ври! А то ты опять из себя бога корчишь!» Примечательно, что в том публичном покаянии, какое представляет собой пьеса, Миллер напрямую связывает ложь, по-видимому привычную для него в те годы («Только сейчас не ври!»), и столь же привычное самообожествление в глазах Мэрилин («опять из себя бога корчишь!»).

Чем сильнее надежды, тем острее разочарование. Это естественно. Хорошо знавший Мэрилин журналист Руперт Ален отмечает: «Светом в окне для нее Миллер был лишь до тех пор, пока она не вышла за него замуж… Через год после свадьбы она сказала мне, что ее использовали и брак разваливается… Но в то время ей льстило, что серьезный драматург, Пулитцеровский лауреат обратил на нее внимание, захотел на ней жениться. [Предложение его] она приняла, но была потрясена этим до глубины души».

«Квентин. Мэгги, мы… мы использовали друг друга. Мэгги (рыдая, кричит

). Только не я, не я!»

Серьезный удар по надеждам Мэрилин обрести в новом браке внутренний мир и счастье был нанесен в Лондоне во время съемок фильма «Принц и хористка». Миллер, сопровождавший Мэрилин в этой поездке, случайно оставил на столе в доме, где они жили, свою записную книжку, где вел нечто вроде дневника. Как в дурной пьесе, эта книжка попалась под руку Мэрилин, которой пришлось спустя несколько недель после свадьбы прочесть о себе следующее (цитирую со слов Дэйвида Коновера): «…я полагал, что ты — ангел, но Мэри — святая по сравнению с тобой. Оливье прав! Ты просто занудная сучка. Любовь?! Все, что тебе требовалось, — это чтобы тебе угождали. Тебе мил лишь тот, кто день и ночь крутится вокруг тебя, рассыпается в любезностях, только чтобы ты лучше себя чувствовала и проснулась бы наконец от ступора после таблеток. Ну так я для этого не гожусь. Не гожусь! Я тебе не слуга. И выю свою больше сгибать не намерен. Никогда! Ты превращаешь любовь в каторгу. Единственно, кого я действительно люблю в этом мире, так это свою дочь»[55]

.

Дочка (Джейн) здесь, конечно, совершенно ни при чем — отцовские чувства вряд ли заметно меняются со сменой жен — и понадобилась лишь для красного словца. Впрочем, для характеристики человека, с которым Мэрилин, переехав из Голливуда в Нью-Йорк, связала свою судьбу, и это мимоходом упоминание о дочке оказывается знаменательным. Ведь ко времени появления этой записи у Миллера было двое детей: дочь Джоан Эллен (Джейн) и сын Роберт (Бобби). Что бы подумал девятилетний мальчик, доведись ему прочесть последнюю строчку записи? Итак, до свадьбы Миллер полагал, что Мэрилин — ангел… по сравнению с Мэри, первой женой — Мэри Грэйс Слэттери, матерью его детей. Но ведь и та некогда, наверное, тоже (до свадьбы) была ангелом! Не стала ли ангелом и третья жена, Индж Морат, студийный фотограф на съемках последнего фильма Мэрилин, «Неприкаянные» (по сценарию Миллера)? По-видимому, это привычка — зачислять своих невест в ангелы, а потом разочаровываться. «Если две такие разные женщины, — говорит Квентин — Миллер, — обвиняют меня в одном и том же… значит, произошло самое худшее, что только можно себе представить: я не способенлюбить». Мэрилин бы это понять раньше, а не доверяться (в ее понимании — влюбляться) человеку только потому, что он — лауреат Пулитцеровской премии. Разумеется, никто Миллера ни в чем не обвинял — ни Мэрилин, ни тем более Мэри Слэттери, но публичное покаяние («После грехопадения») тем и интересно, что кающийся вынужден не только играть в откровенность, но и быть откровенным, иначе кто же поверит в это покаяние?