Мэрилин Монро

«Оливье прав!» У меня нет фактических подтверждений, что Лоренс Оливье на съемках «Принца и хористки» действительно обозвал (хотя бы за глаза) Мэрилин «занудной сучкой». Об этом не говорит никто, хотя многие и отмечают его несдержанность на язык. Но даже если Оливье это и сказал! К чему с таким смаком, да еще через несколько недель после свадьбы, повторять чужую пакость и непременным лыком ставить ее в раздраженную строку? Опускаю инфантильно-нелепые жалобы о необходимости «крутиться» вокруг своей молодой жены с истерическими выкриками-заклинаниями: «Не гожусь!», «Никогда!» Но вот «ступор после таблеток» и «ты превращаешь любовь в каторгу» требуют внимания. Итак, Мэрилин «села» на таблетки. Печальная новость, хотя в Голливуде тех лет (да только ли тех?) — обыденное явление[56]

. Но раз так, то не знать об этом Миллер не мог и, женившись на Мэрилин, брал, таким образом, на себя ответственность за ее здоровье. Или он рассчитывал, что в состоянии остаться в стороне? «Квентин. Ты хочешь, чтобы именно я был в ответе за все? Я беру таблетки, потом мы ругаемся, потом я их тебе отдаю, и ты принимаешь смерть из моих рук Ты добиваешься, чтобы меня считали твоим убийцей… Но я ухожу, больше я не палач, а ты не жертва. Все в твоих собственных руках». Другими словами, помощь утопающим — дело рук самих утопающих. Оригинальная концепция любви и заботы!

Если судить по сказанному, то брак с Миллером — мало того что был обречен с самого начала — сегодня может показаться бурным, наполненным взаимными упреками, колкостями и даже оскорблениями — в том духе, как это описано во втором действии пьесы «После грехопадения». Между тем он длился четыре года, множество сохранившихся документальных фотографий свидетельствует, что в светском обществе семья может удерживаться на плаву не только любовью или взаимным доверием.

«Квентин…Не из-за нескольких слов, написанных на листе бумаги, все у нас пошло прахом».

Сознаю — да и с самого начала, чуть ли не с первых строк моей книги сознавал, — что частная жизнь знаменитостей, конечно же, не лучшая тема для искусствоведа. И хотя приступил я к своему повествованию с соответствующей оговоркой, все-таки чувствую, что, во-первых, любые оговорки плохи именно тем, что они необходимы, и что, во-вторых, читатель, возможно, не совсем удовлетворен перечислением «амурных» похождений моей героини. Да и самому мне хотелось бы поговорить не только и даже не столько о них (хотя подчас они и кажутся увлекательными и даже забавными), сколько «о чем-то ином», более связанном с живым творчеством, нежели с обстановкой вокруг него. Однако вся жизнь моей героини — разве не представляется она сплошной цепью «опасных связей», романов и увлечений, будто перед нами и правда — очаровательное и влекущее творение аббата Прево, разве не выразился в них смысл поистине животворного создания человеческой природы, явившей миру образ «Манон нашего века»? Но ведь есть еще и Артур Миллер, один из создателей послевоенной мировой культуры, американского театра. И хотя к таким людям вряд ли стоит подходить с общими мерками, повторюсь, талант редко совпадает с моралью, и тут ничего не поделаешь. В этом случае приходится разделять, различать, разграничивать человека и его творение. Как просто все было, когда речь шла о Джо Ди Маджо, задержавшемся в Истории лишь своими 56 «хитами», выбитыми подряд, да скандальным ухаживанием за Мэрилин. Вот, казалось бы, действительно роман, не имеющий ничего общего с высокими чувствами, преданностью, надежными отношениями и всем тем, что так или иначе свидетельствует о благородстве натуры. Однако именно на Ди Маджо смогла Мэрилин опереться в конце жизни, и именно от Миллера она не увидела ни поддержки, ни подлинного уважения. Даже на похороны ее он прийти отказался, а спустя некоторое время выпустил в свет пьесу, где под вымышленным именем вывел свою бывшую жену, придав ей качества, известные по самой низкопробной, бульварной прессе.

Но прежде чем осуждать Миллера, подумаем и о другой стороне дела. За все время связи с Мэрилин (1955–1961) он не написални однойпьесы. Мне кажется, Мэрилин обозначила для первого драматурга Америки настолько решительный слом в умонастроении, что оправиться он смог, лишь окончательно забыв все то, что связывало его с Богиней любви. Впрочем, эта тема — для книги о Миллере.