Сегодня, когда смотришь те небольшие фрагменты проб и съемочных дублей, что сохранились с апреля и мая 1962 года и теперь включаются практически во все документальные фильмы о Мэрилин, интересуют даже не столько обстоятельства, при которых работа над фильмом была оборвана, и не фатальность, с которой это произошло, но нечто другое — поразительные приметы изменений в ауре. Сегодня все сохранившиеся фрагменты воспринимаются документально, а не как куски незаконченного фильма. Мэрилин плавает в бассейне и заигрывает с персонажем Дина Мартина, который, стоя в дверях, то и дело оглядывается, не пришла ли его новая жена, и старается урезонить не в меру расшалившуюся свою первую, прежнюю супругу. Мэрилин ведет себя так, как и обычно, никого не играя, не пытаясь ничего выразить и позабыв, в отличие от последних фильмов, все уроки и наставления Страсберга. Но, как ни удивительно, это породило своеобразный художественный эффект. Плавные движения обнаженного тела в голубой, подсвеченной воде, его ломающиеся в водных струях контуры, замкнутые в стенах бассейна звуки создают несколько странное чувство отрешенности от земного, призрачности, растворяющей, дробящей человеческую плоть, и в этой призрачности образ Мэрилин, я бы сказал, идеально согласуется с природой кинематографа, сплавляющего, сливающего в единое целое реальность и ее иллюзию, передающего жизнь через движущиеся изображения — motion pictures, которые и означают кинематограф.
Понятно, что занятые постановочными проблемами, задачами воплотить конкретный сюжет, Кьюкор и Уэйнстейн попросту не обратили внимания на специфически экранную природу Мэрилин, на то, насколько кинематографично само ее присутствие на экране, ее движение в пространстве экрана. Но сегодня становится очевидным, в какой степени они были не правы, приговорив снятый ими же материал к смыву. Пожалуй, ни в одном из трех десятков законченных фильмов Мэрилин не выглядела столь органично экранной, исполненной совершенной гармонии и изящества, красоты и грации, как в этих случайно сохранившихся фрагментах пленки. Здесь она была
Но самое странное в этих последних экранных изображениях Мэрилин — свечение. На крупных планах и на фотокадрах из фильма и к пробам оно особенно очевидно: платиновый ореол волос, удивительный блеск глаз, слегка истаявшее, кажущееся прозрачным лицо; фигура, обычно пышущая здоровьем, теперь как бы вытянулась, утончилась, формы обрели вдруг твердость, некую даже напряженность. Весь облик, образ наполнен, повторяю, своего рода свечением, истечением энергии, причем настолько интенсивным, что поневоле приходят на память слова Ди Маджо об электрическом освещении — кажется, Мэрилин вот-вот вспыхнет, чтобы тут же погаснуть. Это чуть ли не реальное воплощение пушкинского оксюморона «пышное увядание».
Вообще я убежден, что печальный, драматичный финал жизни Мэрилин связан не с объективными обстоятельствами, как это представляется многим биографам, не с особенностями характера — легкомыслием, безволием, неразборчивостью в людях, дурными пристрастиями и проч. и проч., но именно с ослаблением, истощением, наконец — утратой ее неземной ауры. Эта аура, подаренная Мэрилин Природой, точно волшебный волосок Циннобера, служила ей не столько средством для достижения успехов, славы, высоких гонораров, сколько защитной оболочкой, жизненным озоном, предохранявшим сироту в жестком, жестоком мире, где принято вести борьбу за выживание. Пока эта оболочка была прочной, жизнь и судьба Мэрилин развивались неподвластно любым препятствиям, противодействиям, злым волям; стоило ей начать рваться, истончаться, иссякать, как волны житейского моря захлестнули ее, ибо без своей ауры Мэрилин, в сущности, ничем не отличалась от тысяч других девушек и женщин, десятилетиями тративших жизнь на тщетные поиски славы и благополучия на улицах, в особняках и съемочных павильонах Киногорода. (Вспомнить хотя бы давнее предупреждение Джима Дахерти.)
Нет хэппи-энда для мисс Монро
— Но ведь это всего лишь теория, не так ли?
— Называй это как хочешь. Для меня она вполне убедительна.
— Но… любой человек считается невиновным до тех пор, пока не докажут обратное…
— Это для суда, а не для следствия.
Дэшил Хэммет