Мерцающие

В институте творилась какая-то буря. Люди стали на меня реагировать, улавливая тончайшие изменения во мне и моей психике. Кое-кто стал кивать мне при встрече, всего пара человек, и я даже не разглядел их. Мало того – со мной стали

заговаривать. Пока что только ради того, чтобы поиздеваться, но это все равно прогресс. Я много нового узнал о себе. В обществе укрепилось мнение о том, что я тупой как деревяшка, наркоман, парень нетрадиционной ориентации и вообще темная личность. Кое-кто пытался задавать мне прямо в лоб провокационные вопросы, я бормотал в ответ что-то несвязное, к своему счастью понимая, что уже почти разучился разговаривать. Наверное, моя нечленораздельная речь только укрепила их уверенность в отсутствии у меня интеллекта как такового. Именно поэтому все с таким негодованием и шоком оборачивались на меня, когда на парах я стал задавать дельные вопросы лектору. Все эти люди были категорически против разрушения собственной теории обо мне, но, тем не менее, я ощущал, что у меня есть желание и силы изничтожить ее.

Болезнь и правда отступала. Мне стало легче переносить занятия, я даже не выходил больше в туалет в середине пары. Мысль о мытье рук посещала все реже. Я стал позволять себе короткие реплики, над которыми потом смеялись целый день. Вероятно, смешнее всего было не то, что сказанное мной действительно веселило содержанием, а то, что сказанное было сказано именно мной.

На меня смотрели с новым интересом, а я разглядывал этих людей, пытаясь хоть кого-нибудь запомнить по внешним очертаниям. Получалось плохо. Они все казались мне абсолютно одинаковыми фигурками. Причем фигурками довольно незатейливыми, глупыми, заурядными. Как внешне, так и внутренне. Порой до меня доносились обрывки их разговоров, и я убеждался в своем давнем мнении – стоит человеку открыть рот, как он меня разочарует. По иронии судьбы, мы с однокурсниками терпеть друг друга не могли, но в силу того, что учимся мы вместе, это приходилось делать.

По правде говоря, попался мне один человек, образ которого мое воображение выхватило и запечатлело, и то лишь потому, я думаю, что он попался мне посреди пустого коридора. Скорее всего, это была девушка, а может быть и парень с длинными волосами. Суть в другом. Приветствие этого человека, адресованное мне, не содержало в себе издевки и презрения. Мне показалось, что даже наоборот. Я ощутил дружелюбие и очень удивился, что оно направлено на меня. Но вместе с этим отчего-то я стал нервничать. Я не хочу подпускать к себе людей ближе, чем они сейчас есть. Меня устраивает мое социальное положение. Я боюсь перемен. И если кто-то захочет со мной сблизиться, мне придется дать волю грубости и агрессии, глубоко подавленным внутри меня. Потом их снова необходимо будет долго и трудно усмирять, сажать на боле крепкие цепи, в общем, дело это тяжкое и сутолочное. Не хотелось бы его начинать, боюсь сорваться на ком-нибудь поблизости.

Под конец недели болезнь начала неохотно, но ощутимо ворочаться во мне, как очнувшийся червь, и потихоньку прогрызать пути наружу. Я принял это безропотно. Период просветления не мог длиться вечно. Однако я уже успел ощутить себя частью коллектива и даже немного к этому привыкнуть.

В пятницу на последней паре со мной произошло кое-что, после чего окончательно стало ясно, что болезнь возвращается и властно вступает в свои права. Рассматривая студентов вокруг, я сделал услугу своему воображению. Оно схватило чей-то образ и стало медленно и методично использовать его для проецирования всей жестокости и бездушности, скопившейся во мне к тому моменту. Механизм запустился. Мне оставалось только смотреть за его работой, как люди смотрят фильм.

В реальном мире я находился за партой в небольшой аудитории и не шевелился, глядя в одну точку. В мире своих фантазий я совершал такие действия, на которые не решился бы в жизни. Я вырывал человеку язык голыми руками, пачкаясь в крови по локоть; я отрезал ему уши с тем же спокойствием, с которым снимают чешую с дохлой рыбины; я вилкой выкалывал ему глаза, упиваясь криками и болью человека, находящегося полностью в моей власти. Я бил его, швырял головой об острые углы парт, разбивая ему виски, я топил его в воде, душил, сбрасывал его тело из окна и наблюдал за тем, как оно столкнется с асфальтом…

Этот ужасающий спектакль продолжался в моей голове практически все занятие, и я ничего не видел перед собой, кроме сцен насилия, красочно разыгравшихся в воображении. Я не понимаю, как зарождается этот процесс в моем сознании, что служит ему причиной. Ведь я в эти моменты не испытываю ни агрессии, ни злобы к человеку, который не вовремя попадается мне на глаза и невольно становится жертвой кошмарных грез. И то, что мне приходится видеть с его участием, тоже не приносит особого удовольствия. Хотя, как сказать…