Мерцающие

– Я лорд, ты – граф. Даже если она умерла или умрет вскоре, нам ничего не будет. Это всего лишь бездомная цыганка, – Глэнсвуд сделал движение, чтобы подняться, но – кто-то резко схватил его за руку и потянул вниз.

Графа Герберта тоже схватили и потянули, и он испуганно выдохнул. Цепкие сухие руки подтянули их обоих к сморщенному лицу в пигментных пятнах и родинках. Складки шевельнулись – старуха раскрыла тонкогубый рот и несколько секунд рассматривала добычу.

– Убили, – прохрипела она смиренно.

– Стражники! – фальцетом крикнул Герберт, понимая, что не может освободиться. Старуха обратила на него черные запавшие глаза в глубокой сетке морщин.

– Прокляну, – просипела она еле слышно, все еще глядя на графа. Граф с испугом смотрел ей в глаза и не глядя пытался сорвать длинные сухие пальцы со своей руки. – Ты, – сказала ему цыганка, – всю жизнь пресмыкаться будешь.

Едва она это произнесла, как Герберт резким движением сорвался назад и повалился на спину – дернувшись в очередной раз, он не почувствовал сопротивления. Цыганка перевела мутнеющий взгляд на лорда. Глэнсвуд стиснул зубы и с вызовом смотрел на старуху, ничего не говоря.

– А ты… – она зашлась приступом кашля. Ей тяжело давались последние слова – она была очень стара и к тому же покалечена. – Сам себя… уничто… жишь…

Глаза ее закрылись, рука, сжимающая локоть лорда, ослабла, и Глэнсвуд смог подняться на ноги. Первым делом он посмотрел на закат – солнце уже почти скрылось, оставляя только след в виде розовой кромки и лилового отсвета на тучах. Как романтично, подумал он, меня прокляли на закате. О таком только в романах можно прочесть. Он посмотрел на графа, который по молодости лет и по природной впечатлительности все никак не мог прийти в себя, и помог ему подняться, затем стал слышен грохот и неприятный лязг железных лат. К месту происшествия спешили стражники.

Лорд Глэнсвуд сдержанно заметил, обращаясь к ним, что возникновение цыганки в городе – их просчет, и как бы им не пришлось за это поплатиться. Вход в город по недавнему приказу был закрыт для странствующих, колдунов, цыган, бездомных и прочего ширпотреба.

Какова была дальнейшая судьба умершей старухи, неизвестно, ибо наши герои вернулись в карету и продолжили прежний путь. Потрясенный событием граф всю дорогу теперь молчал, а умело скрывающий свое потрясение лорд молчал потому, что молчал обычно большую часть времени.

На приеме находилось много людей, большинство из них были давно и хорошо знакомы, имели в обществе славу – хорошую и не очень, а остальная часть были молодые, впервые попавшие в свет. Гостей принимала старая графиня, у которой было две дочери. Старшей из них была Ловетт. Из-за происшествия на мостовой герои немного опоздали, но и этого времени хватило, чтобы Ловетт уже увели танцевать более расторопные кавалеры. Войдя в зал и увидев, как дама его сердца кружится в вальсе с высоким молодым человеком приятной наружности, лорд не расстроился, а наоборот – вздохнул с облегчением. Теперь он мог с чистой совестью не рисковать своей жизнью, пытаясь пригласить Ловетт на сальтарелло.

Спустя час немного выпивший граф Герберт впервые почувствовал себя плохо. Слушая неинтересный рассказ старой графини, сидящей на диване и собравшей вокруг себя небольшой кружок, и часто позевывая, он вдруг пошатнулся, и рядом стоящий лорд поддержал его. Гости беспокойно привстали со своих мест. Графиня поинтересовалась, в чем дело, но граф только весело махнул рукой и сказал, что это из-за спиртного, и ничего страшного нет. Через десять минут он, прихватив молоденькую девушку, пустился танцевать, и все тут же перестали о нем беспокоиться.

Лорд Глэнсвуд, напротив, не мог позволить себе веселиться. Весь вечер он провел в обществе старых, неповоротливых черепах, вполуха слушая древние истории о боевых подвигах и любовных похождениях столетней давности. Лорд то и дело вспоминал страшные глаза цыганки и думал над непонятными словами, которые она произнесла перед смертью. Что бы это могло значить? «Всю жизнь пресмыкаться будешь», – сказала она Герберту. Как это понять? Могла ли она подслушать неким образом, о чем мы говорили в карете? Помнится, граф что-то говорил о пресмыкающихся. Исключено – она была слишком далеко. «Сам себя уничтожишь», – не очень похоже на цыганское проклятие, скорее напоминает пророчество или предсказание. Полнейшая чепуха! Всего лишь бред умирающей старухи, и больше ничего. Не стоит на этом зацикливаться. Однако же, присутствует какой-то незримый смысл в обеих этих фразах. Будто бы она видела и меня, и графа насквозь, будто бы она давно и хорошо нас знала. И должна была озвучить именно то, что нам с ним предназначалось.