Мертвая тишина

— …Ты должна ответственно относиться к своим вещам, — наставляла меня мама, когда мы прибыли в Феррис. Мне было тогда пять лет, и всего годом ранее погиб мой отец. Мама согласилась на назначение — опасное, но щедро оплачиваемое — единственно из отчаяния. Смерть родителя, естественно, я перенесла плохо. Вдобавок к тому времени медботы стали много дешевле и уже считались надежнее врачей-терапевтов, которых они вытесняли на Земле. Согласно статистике — источники которой, однако, оставались несколько смутными, — роботы совершали меньше ошибок. Тем не менее, если уж они допускали промах, то лажали по полной — вроде того, как бэттер в бейсболе замахивается битой так сильно, что в итоге закручивается сам, даже не попав по мячу. В отличие от заменяемых людей, у медботов отсутствовали воображение и творческий подход к решению проблем.

— В модуле нет места, чтобы разбрасывать свои вещи. Здесь другие правила.

Она пыталась предупредить меня, но я так и не успела стать подлинной дочерью колонии и оставалась избалованной землянкой, привыкшей к неограниченным запасам пригодного для дыхания воздуха и возможности идти куда вздумается, хоть бы и на переполненный тротуар на улице.

Мама спасла меня, потратив на это последние мгновения своей жизни. Она пыталась спасти и всех остальных. Возможно, ей это и удалось бы, будь у нее побольше времени — как-никак на основе ее исследований «Верукс» разработал новое сильнодействующее (и, к слову, дорогущее) антивирусное средство.

Вот только я все ей запорола.

С перепачканными тепличной почвой руками и ногами я босиком бреду по коридору. Замираю при виде блестящей сине-белой ленты, натянутой поперек шлюза в соседний модуль. Лента легонько колышется в струе от рециркулятора воздуха, и слово «Карантин» на ней трепыхается словно живое.

Я трясу головой, засовывая воспоминание поглубже, как можно глубже, одновременно пряча под крышкой контейнера и одеяло. Когда поисково-спасательная группа нашла меня, они немедленно меня эвакуировали — без всяких сборов, без вещей. Я лишь вцепилась в это одеяло, хотя даже тогда, в одиннадцать, уже выросла из него. И цепляюсь за него до сих пор. Даже не знаю зачем, поскольку оно скорее напоминает мне о собственных ошибках, чем о матери.

Прежде чем отправиться на мостик, оглядываю каюту. Стены — сплошь голый гулкий металл. На койке лишь подушка, матрас да несколько казенных комбинезонов «Верукса», которых должно хватить до прибытия на «Гинзбург». Совершенно не похоже на дом, которым мне служило это помещение. Но пусть оно служит напоминанием о суровой реальности. Незачем обманывать себя притворством, будто совсем скоро я не лишусь своего пристанища. С такой обстановкой я, по крайней мере, не стану отчаянно цепляться за иллюзию, сколько бы дней у меня ни оставалось.

Во всяком случае, именно так ситуация представляется мне. Другие, возможно, видят ее несколько по-другому.

Выходя из каюты, я врезаюсь плечом в грудь Кейну, тоже покидающему свое жилище — несомненно, по зову торжествующего Воллера, или же почувствовав замедление корабля, прибывшего в заданную точку.

— Проходи. — Механик с пригласительным жестом отступает назад, избегая смотреть мне в глаза. Его кудрявые волосы растрепаны, а на левом виске красуется масляный отпечаток. Потертый комбинезон приспущен и завязан рукавами на поясе, а хлопковая футболка, на вид тоже поношенная, выглядит мягкой на ощупь. И на мгновение я замираю, вообразив, как прислоняюсь щекой к груди Кейна, к этой ткани…

Но только на мгновение.

Молча прохожу мимо, но в плече все еще ощущается тепло и наэлектризованность от неожиданного прикосновения.

Уймись, Клэр. Хватит уже.

Воллер даже не дожидается, когда я переступлю порог мостика.

— Видишь, я же говорил. — Он выразительно простирает руку к переднему смотровому иллюминатору, за которым открывается лишь пустота космоса. — Ни-че-го!

— Сигнал бедствия? — спрашиваю я у Лурдес. Девушка поворачивается в кресле:

— Здесь он слабее. Но координаты верные. — Она озадаченно хмурит гладкий лоб. — Просто не понимаю…

— Это комсеть усиливала его, — раздаются из интеркома объяснения Ниса. — Сейчас мы ближе к источнику и принимаем сигнал непосредственно от передатчика. Мы тоже уже за пределами комсети, поэтому он стал слабее.

За пределами комсети… Прежде я никогда не забиралась в такую даль. Да и никто из нас. Наша работа и есть комсеть, в буквальном смысле. Мы живем и трудимся в ней, словно пауки плетем и переплетаем шелковые нити, проверяем и перепроверяем соединительные узлы.

Глядя из иллюминатора, нельзя не ощутить слабого головокружения — это как смотреть вниз на землю с огромной высоты. Или в бесконечную черноту моря, которая способна запросто проглотить нас целиком — без жалости, не оставив от нас и следа.