Мертвый дрейф

Молчание затягивалось, люди потрясенно молчали. Видно, каждый представлял, велики ли шансы выжить у человека на борту неуправляемой громадины, если эта громадина во что-нибудь врежется. Впрочем, как ни крути, а шансы были…

– Столько дел, столько проблем… – меланхолично забормотал Никита. – Не успеешь на одну забить, как тут же возникает следующая… Знаешь, командир, ты, конечно, снова будешь возмущаться, но у меня к тебе имеется неожиданный вопрос…

– Заткнись, – пробормотал Глеб. – Я даже не знаю, что сказать.

– А это не беда, когда не знаешь, что сказать, – рассудительно изрек Платон. – Главное, чтобы ты знал, что делать.

– И еще, – добавил Никита, – как гласит китайская мудрость: если ты не знаешь, что сказать, то скажи какую-нибудь китайскую мудрость. Ты знаешь хоть одну?

– Я тоже хочу сказать свое веское слово, – вставил Крамер. – Возможно, вы этого не замечаете, но после того, как наш командир героическим ударом ноги расширил пробоину в кормовой части, мы начинаем тонуть значительно быстрее, и крен на корму уже становится просто неприличным. Странно, что это замечаю только я.

– Боже, вы можете, в конце концов, заткнуться?! – вскричал Глеб. – Вы разносите мой мозг! Дайте минуту подумать!

Он в скоростном порядке переваривал факты. Он тоже чувствовал, что палуба уходит из-под ног, дифферент на корму растет и становится угрожающим. Ну, минут сорок эта каракатица еще продержится на плаву. Максимум час. За это время волны и ветер отнесут «Альбу Майер» к островам – так что еще неизвестно (или, как сейчас говорят, вариативно), сама ли она потонет или с чем-нибудь столкнется. Встреча с островом скорее даже предпочтительнее – будет жестокий удар, но это ведь не легкий катерок, люди не пострадают, если будут находиться на открытом безопасном месте – например, на верхней палубе! Если призадуматься, у них еще вагон времени!

– В общем, так, – очнулся Глеб, – горячку не пороть. Как твоя нога, Платон?

– Да как, как… Хреново, – проворчал боец.

– Остаешься здесь и сторожишь товарища ученого. Можешь связать его… если найдешь чем. Будет брыкаться – разрешаю утилизировать, – сказал он громко, чтобы услышали все и в первую очередь ученый, который уже не знал, что делать с обуревающей его ненавистью. – Крамер, Бородач, у вас все в порядке с визуальной памятью? Помните витиеватую дорожку от машинного отделения к кормовому отсеку? Проникнуть в нужный коридор, разобрать завалы, открыть дверь, забрать наше барахло – да поживее, пока его там не затопило! На обратном пути прихватить из машинного отделения Котова и Дарью Алексеевну. Разрешаю их хорошенько навьючить – а то сидят там, облезают от безделья…

– А ты куда? – не сориентировался Никита.

– За Ольгой, – буркнул Глеб.

– За какой Ольгой? – не понял Платон и ударил себя по лбу. – А, точно, е-мое… Погибель наша ходячая…

– Лежачая, – поправил Никита.

– А может, и ходячая, – возразил Крамер. – Могла встать, отряхнуться и уйти. Слушайте, мужики, мне одному кажется, что наш командир всегда выискивает себе работенку полегче?

И только сейчас он почувствовал, что начинает замерзать. Хорошенькое же лето выдалось в северной части света… Стуча зубами, мечтая о чашечке крепкого коньяка, он нырнул в люк на полубаке, пробежал по коридорам, спрыгнул в разоренную мастерскую, оттуда – в трюм, бежал, подпрыгивая, мимо контейнеров, один из которых прямо у него на глазах вдруг начал поскрипывать, трещать… и пополз по наклонной плоскости, пока не уткнулся торцом в соседа! Страсти-то какие… Он перемахнул через трюм, где горели несколько ламп, снова взлетел по лестнице и застыл перед дверью. Поосторожнее бы надо, как знать, что на уме у этой чертовой бабенки… Но опасения оказались напрасны – женщина, чье лицо не рекомендовалось лицезреть перед сном (и не только перед сном), уже пришла в себя, ей удалось перетереть веревки на запястьях и ногах – с помощью дефекта литья на трубе за спиной. Но это было все, на что ее хватило. Она сидела, подогнув колени, дрожала, как заяц, боролась с зевотой и смотрела по сторонам мутными глазами. Глеб опасливо приблизился, стараясь не выпячивать автомат, но и не скрывать, что он имеется. Дружелюбно улыбнулся, загоняя в желудок непокорную тошноту – смотреть на это подобие живого человека (из Освенцима красивее выходили) без тошноты было невозможно.

Она напряглась, вытаращилась на него, как на потустороннее явление, заморгала.

– Уже проснулись, Ольга? – как можно добродушнее осведомился Глеб. – Давайте, приходите в себя, времени нет. Я тоже не отказался бы вздремнуть, но жить пока хочу больше, чем спать.

– Мужчина, – прошептала она, – почему вы голый?

– Во-первых, – возразил он, – я не голый, я в трусах, часах, кроссовках и с автоматом. А крестика на груди нет, потому что в Бога я не верю и вам не советую. Во-вторых, вы что, никогда голого мужчину не видели?

– Да уж давненько не видела… – Уголки губ у женщины задрожали, провисли, заблестело что-то в глазах.