Мертвый город

Я не протестую – лишь киваю и следую за ним. Когда Роберт переходит на легкий бег, делаю то же самое.

Про себя же повторяю слова, которые так и не смогла произнести.

Судя по голосу, это была не Туне, а кто-то другой.

Это звучало так, будто кто-то… пел.

Суббота

Сейчас

Я вижу сквозь веки, как свет начинает меняться.

Мне кажется, я совсем не спала ночью. Дремала, конечно, – но, по-моему, мне так и не удалось отключиться полностью хоть на минуту. Несколько раз начинался дождь, и я просыпалась всякий раз, как только его капли начинали барабанить по крыше. Вдобавок пол твердый и холодный, а немногие одеяла, которые нам удалось найти, тонкие, как бумага, и настолько грубые, что царапают кожу. В результате я чувствую себя скверно. Слышала, как другие вставали и меняли друг друга – мы договорились дежурить по очереди, кинув жребий, и мне досталась последняя смена.

Серебристо-серый свет зарождающегося дня превращает мои веки в сети из тонких нитей-сосудов. Темнота уже явно сдала свои позиции. Дождь закончился, и клочок неба, видный с того места, где я лежу, выглядит бесцветным, как ему и полагается выглядеть на границе между ночью и днем.

Сажусь на полу, морщась от боли в онемевшем теле и от неприятного запаха изо рта. Понятное дело после ужина из воды, меда и рыбных консервов…

Бросаю взгляд в сторону дверей. Эмми сидит на полу, спиной к церковной скамье и входу. Она подтянула одну ногу к груди, ее волосы распущены и cпадают рыжей паклей на плечи.

– Эмми, – тихо говорю я, приблизившись к ней. – Я могу сменить тебя.

Она смотрит на меня сквозь свои волосы. Ее взгляд ясен и сфокусирован. Усталость выдают лишь темные круги под глазами и бледность губ.

– О’кей, – говорит она. Поднимается и направляется к спящему Роберту, устраивается на одеяле позади него и сворачивается в клубок.

Скамья не мягче, чем церковный пол, но она в любом случае несколько удобнее. Я наклоняюсь и подтягиваю к себе бутылку, на дне которой еще осталась пара сантиметров воды. После недолгих колебаний все-таки допиваю ее, размышляя, что, пожалуй, смогу снова сходить за водой, когда проснутся остальные. С ее помощью мне удается хоть немного справиться с дурным запахом изо рта. Потом откидываюсь назад и жду, пока полностью рассветет.

Если уж мне все равно суждено сидеть и бодрствовать, лучше заняться документами из бабушкиного дома, чем оставаться наедине с собственными мыслями.

Рассматривая верхнюю кучу, я понимаю, что мои догадки оказались правильными. Это несколько счетов, на которых кто-то – возможно, Эльза – убористым почерком написал «Оплачено», и я обнаруживаю, что вглядываюсь в них дольше, чем они того заслуживают. Но речь ведь идет о моей прабабушке…

Я видела ее лишь на одной фотографии – семейном портрете, взятом бабушкой с собой в Стокгольм. Айна на нем еще маленькая угрюмая девочка на пороге полового созревания, с прямыми темными бровями и короткими пепельными волосами, в клетчатом платье, из-за которого она, возможно, выглядела моложе, чем была на самом деле. Она щурилась в объектив, и ее угрюмые глаза контрастировали с натянутой улыбкой. Под левым глазом Айна имела родимое пятно, выглядевшее так, словно его нарисовали фломастером. Благодаря ему она напоминала французскую аристократку или звезду немого кино. Наверняка оно могло придать Айне особый шарм в более взрослом возрасте.

Бабушка, шестнадцати- или семнадцатилетняя на том же снимке, не отличалась какой-то особой красотой, как часто случается со старыми родственниками на фотографиях из их юности; у нее были квадратная челюсть и слегка растрепанные волосы. Но уже тогда она даже внешне производила впечатление волевого и мудрого человека. Меня всегда удивляла ее красивая улыбка, то, как она смеялась прямо в камеру с самоуверенностью девочки-подростка, свято верившей в свое счастливое будущее, в то, что скоро весь мир упадет к ее ногам.

Стаффан и Эльза стояли позади них в классических для таких снимков позах. Он – высокий, с довольно заурядным лицом, если не считать широкой и обаятельной улыбки – обнимал Эльзу одной рукой таким образом, что это выглядело на удивление нежно, склонив к ней голову, тем самым как бы давая понять, что все его мысли и чувства устремлены в ее сторону. Назвать моего прадеда стильным не поворачивается язык, но он определенно был симпатичным.