Мертвый город

– Я пытаюсь оставаться прагматичной, Алис. Стараюсь быть взрослой. Кому-то ведь надо быть такой, да? Жить в реальности, а не в мире иллюзий.

– Да, – выдавливаю я из себя вместе со всем ядом, накопившимся за семь лет, прошедших со времени нашей размолвки. – Прагматичной и взрослой. Ты же всегда такая? Не стоит ни за кого бороться. Напрягаться. Пытаться спасать других. Лучше сдаться и просто идти своей дорогой.

Эмми таращится на меня.

– О чем ты, черт побери, говоришь?

– Я знала, что поступаю неправильно, – цежу я, устало смеясь над собой. – Сама во всем виновата и понимаю это. Знала ведь, какая ты. И все равно попросила тебя участвовать в проекте. Я боялась, что ты будешь работать спустя рукава – в моем понимании ничего хуже и быть не могло. Я в курсе, что тебе наплевать на мой фильм, и это я могла стерпеть. Но когда ты пытаешься заставить нас бросить…

Мой голос срывается; я трясу головой, пытаюсь продолжить, но связки подводят меня.

– Ведь именно этим ты обычно и занимаешься, не так ли? Бросаешь людей, когда более всего нужна им. Не понимаю, чему я, собственно, удивляюсь. Однако ты не заставишь меня, Эмми. Не заставишь стать такой, как ты.

Я вроде как облегчила душу, высказавшись, и должна чувствовать себя соответствующе. Но ощущаю лишь усталость, усталость и печаль. Только проведя по глазам тыльной стороной руки, понимаю, что плачу.

– Значит, ты у нас помнишь всё? – хрипит в ответ Эмми.

Качая головой, я шепчу:

– А что, по-твоему, я должна помнить? Пожалуйста, расскажи мне. Просвети меня, какова она, реальность. Ты же всегда хорошо разбиралась в подобных вещах. Умела объяснить мне, что все мои ощущения ошибочны…

Эмми смотрит на меня, и ее глаза блестят; заметив это, я резко замолкаю.

– А как, на твой взгляд, мне тогда следовало поступить, Алис? – спрашивает она. – Ответь. Поведай мне, что еще я могла сделать. Я старалась изо всех сил. Я любила тебя, Алис…

Ее губы дрожат, когда она произносит это.

– Ты была мне как сестра. Знаешь, какую боль причиняло видеть тебя такой? Как ты довела себя до столь ужасного состояния, что едва могла встать с кровати? Помнишь, как ты три недели ночевала у меня и отказывалась даже принять душ, поскольку, цитирую, вода вредила твоей коже?

– И ты, значит, страдала от этого? – спрашиваю я с усмешкой.

– Само собой! – восклицает Эмми, и ее крик эхом отлетает от стен маленькой комнаты. – Естественно, у меня душа за тебя болела! Ты, моя лучшая подруга, гибла у меня на глазах, а я не знала, что делать! Я записала тебя на прием к врачу, а ты отказалась идти к нему! Я упросила твоего научного руководителя, чтобы тебя не исключили. Я испробовала все, до чего только смогла додуматься, но этого оказалось недостаточно. Ничего не действовало. Ты не хотела никуда идти и ни с кем разговаривать, отказывалась пить таблетки. Не желала принимать помощь. И даже… жить.

Эмми сбивается, произнеся последние слова, как будто они слишком тяжело дались ей.

– В первый раз, когда ты заявила о своем желании умереть, я позвонила своей маме – и просто плакала, Алис. Я не могла даже говорить. Только ревела. Мне было тогда двадцать два, я очень устала и не знала, что делать. Не представляла, как спасти тебя. Мама сказала мне, что ты можешь утопиться и потащишь меня за собой. А также что нельзя помочь человеку, если тот не хочет принимать помощь. Но я все равно попыталась. Поскольку любила тебя. Я хотела только одного: чтобы ты выздоровела.

Она качает головой. Ее спутавшиеся рыжие космы мотаются над плечами из стороны в сторону.

– Но в конечном итоге я выдохлась, Алис, – говорит Эмми, вытирая глаза широким жестом руки. – Да… Я так и не простила себя за это. И ты явно тоже. Я понимаю тебя. Когда ты связалась со мной относительно данного проекта, я очень обрадовалась. Поскольку знала, как много он значил для тебя. Я подумала, раз ты сама дала знать о себе и пригласила меня участвовать в нем, то, пожалуй, простила. Ты ведь захотела, чтобы я приняла участие в реализации твоей мечты…

Эмми качает головой.

– Мама отговаривала меня принимать твое предложение. Но Роберт выразил желание присоединиться в качестве оператора, а я… я просто хотела верить, что не ошиблась. Что ты протягиваешь мне руку в знак примирения… – Она переводит дыхание. – Однако уже при первой встрече стало ясно, что ты по-прежнему ненавидишь меня. Поэтому я попыталась держаться с краю и просто делать свою работу.

Она опять качает головой, затем улыбается. Влажные от слез губы дрожат. Это так не похоже на нее…

– Я искренне верила в твой фильм, Алис, да будет тебе это известно. Считала, что он получится фантастическим. Мы могли бы создать нечто особенное.

Я чувствую привкус соли во рту. Почти не вижу ее больше. Тело сотрясается от рыданий, пол плывет перед глазами; я прилагаю все усилия, стараясь удержать себя в руках.

– Я не ненавидела тебя, – мямлю, с трудом произнося каждое слово. – И не ненавижу сейчас. Ну, может, пожалуй, когда-то… Поскольку ненавидела саму себя. И мне было так одиноко… А когда ты исчезла, не осталось никого, кроме меня самой. Никого.