Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»

На протяжении всей осени 1916 года Швигер оставался образцовым командиром субмарины, топил один корабль за другим, пока в начале ноября с ним не приключилась неприятность. Возвращаясь после трехнедельного патруля в Западных подходах, его судно в тумане село на мель футах в 20-ти от побережья Дании. Швигер послал радиограмму с просьбой о помощи. Отклик был поразительным. Адмирал Шеер приказал идти на место происшествия миноносцам, чтобы вытащить U-20, и выслал целую боевую эскадру, состоявшую из крейсеров и броненосцев, для защиты. И все же спасти U-20 не удалось. Швигер отдал приказ уничтожить судно, чтобы оно не попало в неприятельские руки. Он взорвал две торпеды в носовой части. Если намерением его было не оставить от судна и следа, то он в этом не преуспел. Нос был покорежен, однако все прочие части субмарины, включая орудие, остались целы и невредимы, зарытые в песок на глубину около 15 футов, полностью видимые с берега.

Между тем в Лондоне Комната 40 начала получать перехваченные радиограммы, которые свидетельствовали о том, что происходит нечто небывалое. В журнале Комнаты 40 было отмечено: “Огромное возбуждение, бурная деятельность”^{752}. Адмиралтейство отправило на место происшествия субмарину, командир которой обнаружил четыре броненосца и сумел торпедировать два из них, повредив оба, но не потопив ни одного.

Это происшествие привело к определенному повороту в германской военно-морской стратегии. Поначалу кайзер Вильгельм выбранил адмирала Шеера за то, что тот подверг риску столько кораблей ради одной субмарины. Однако Шеер парировал, что подводные силы заменили Германский флот открытого моря в качестве основного оружия нападения. Флот, прячущийся на базах, якобы в ожидании великого сражения, ничего не добился. С этих самых пор, заявил Шеер Вильгельму, флоту “придется посвятить себя одной задаче – выводить субмарины в море и приводить обратно на базу, обеспечивая их безопасность”^{753}

. По мнению Шеера, U-20 была особенно важна, поскольку, стоит позволить Королевскому флоту уничтожить или захватить субмарину, которая потопила “Лузитанию”, “это сыграет на руку британскому правительству”.

Он сказал Вильгельму: командам субмарин, чтобы оставаться столь же смелыми, столь же “горячими”, необходима полная уверенность в том, что в трудную минуту их не бросят на произвол судьбы. “Для нас, – заявил Шеер, – всякая субмарина столь важна, что стоит рисковать всеми флотскими силами, какие имеются в нашем распоряжении, лишь бы оказать ей помощь и поддержку”^{754}.

К этому времени подводный флот Германии наконец сделался такой силой, с которой следовало по-настоящему считаться. Если в мае 1915 года у Германии было лишь тридцать субмарин, то к 1917 году их стало более сотни, и многие из них, крупнее и мощнее U-20, несли на борту больше торпед. Теперь, когда этот сильный новый флот был готов, стремление применять его в полной мере постоянно росло.

Германский адмирал Геннинг фон Гольцендорф придумал план настолько соблазнительный, что ему удалось склонить к согласию и сторонников, и противников неограниченных военных действий. Гольцендорф предложил, выпустив германские субмарины на свободу и позволив их капитанам топить все

суда, входящие в “военную зону”, закончить войну за шесть месяцев. Не за пять или семь – за шесть. По его расчетам, для успешного выполнения плана начинать следовало 1 февраля 1917 года, и ни днем позже. Удастся ли с помощью этой кампании втянуть в войну Америку или нет – не важно, говорил он, ведь война окончится прежде, чем будут мобилизованы американские силы. Этот план, подобно его сухопутному аналогу, плану Шлиффена, был образчиком методичного немецкого мышления; правда, никто, похоже, не осознал, что в нем содержалась и немалая доля самообмана. Гольцендорф похвалялся: “Даю слово флотского офицера, что ни один американец не ступит на континент”^{755}.

Восьмого января 1917 года верховное гражданское и военное руководство Германии съехалось в замок кайзера Вильгельма в Плессе, чтобы рассмотреть этот план, и на следующий вечер Вильгельм как верховный главнокомандующий подписал приказ о приведении плана в действие – решение, которому суждено было стать одним из самых роковых за всю войну. 16 января Министерство иностранных дел Германии послало объявление о начале новой кампании послу Бернсторфу в Вашингтон, обязав доставить его госсекретарю Лансингу 31 января, накануне начала кампании. Сам выбор времени был вызовом Вильсону: объявление поступило, как раз когда Бернсторф пропагандировал идею, будто Германия на самом деле хочет мира, что не давало президенту возможности протестовать или вести переговоры.