Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»

Теодата следовала правилам Митчеллова курса лечения отдыхом, хоть и считала, что отдых ей отнюдь не нужен. Она писала: “Я всегда в добром расположении духа, когда до того занята, что не могу оторваться и задуматься о том, как печальна жизнь”^{371}. Лечение не помогло. Да и сам метод доктора Митчелла вскоре подвергся общей переоценке в Америке. В 1892 году писательница по имени Шарлотта Перкинс Гилман напечатала популярный рассказ “Желтые обои”, в котором критиковала лечение отдыхом. Гилман стала пациенткой Митчелла в 1887-м, за год до того, как у него лечилась Теодата; она страдала от болезни, которую позже стали называть послеродовой депрессией. Гилман провела в клинике доктора Митчелла месяц. Затем он прописал ей следующее лечение: “Ведите как можно более домашнюю жизнь. Все время проводите с ребенком. После каждого приема пищи следует час полежать. Интеллектуальным занятиям отводить в день лишь два часа”^{372}.

И еще: “Никогда в жизни больше не прикасайтесь к перу, кисти или карандашу”^{373}

.

Гилман утверждала, что лечение Митчелла довело ее “до грани безумия”. Рассказ она написала, по ее словам, чтобы предупредить будущих пациентов о том, как опасен этот доктор, “который едва не свел меня с ума”^{374}.

Теодата продолжала бороться с болезнью все следующее десятилетие. К осени 1900 года, когда ей было тридцать три, ей грозила опасность лишиться даже любви к искусству и архитектуре. “Я замечаю, что мой материальный мир не в силах более радовать меня или приносить мне вред – он утратил для меня всякое значение, – записала она в дневнике. – Я замыкаюсь в себе и нахожу радость во внутреннем мире, в котором постоянно уединялась ребенком”^{375}. Даже ее интерес к картинам стал убывать. Она писала: “Картины для меня давно умерли: те, что радуют, радуют лишь при первом взгляде на них, потом же – они только краска и ничего более, выражаясь вульгарно, «высосанные лимоны»”^{376}

. Архитектура продолжала ее занимать, но не так живо. “Мой интерес к архитектуре всегда был острее, нежели к любым другим сферам искусства. И даю слово, он еще жив, пускай отчасти”^{377}. Она писала, что “устала видеть, как растут эти шаткие рифленые, раскрашенные во все цвета курятники, – при виде их я скрежещу зубами”^{378}.

Они с Эдвином Френдом обедали вместе, за одним столом – по крайней, какое-то время – с молодым врачом по имени Джеймс Хаутон из Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, и с одной из наиболее знаменитых фигур среди пассажиров, Мари Депаж, сестрой милосердия, которая вместе с мужем-врачом прославилась тем, что ухаживала за ранеными на войне бельгийцами. Депаж два месяца занималась сбором пожертвований для госпиталей и теперь ехала обратно в Европу, чтобы повидать сына, Люсьена, перед его уходом на фронт. Доктор Хаутон, направлявшийся в Бельгию помогать супругу Депаж, в одной из бесед сообщил, что вечером перед отплытием “Лузитании” подписал новое завещание.

Подобные разговоры не трогали Теодату. Она писала: “Поистине, на корабле нет никого, кто дорожил бы жизнью столь мало, сколь я”^{379}.

Маргарет Макуорт со своим отцом Д. А. Томасом обедали в ресторане первого класса за одним столом с американским врачом и его свояченицей, двадцатипятилетней Дороти Коннер из Медфорда, штат Орегон. Коннер была женщиной деятельной и искренней. Кроме того, ей было скучно, и она всегда говорила первое, что придет в голову. Как-то она сказала: “Я все надеюсь, что, когда будем плыть по проливу, мы дождемся какого-нибудь развлечения”^{380}

.

Маргарет отметила, как много детей среди пассажиров. “Мы были очень удивлены этим”, – писала она^{381}. По ее мнению, это объяснялось тем, что семьи переезжают из Канады в Англию, поближе к мужьям и отцам, сражающимся на фронте.

Предупреждение германского посольства Маргарет восприняла всерьез и сказала себе, что в случае опасности ей придется, подавив инстинктивное желание тут же броситься к шлюпкам, в первую очередь пойти к себе в каюту и взять спасательный жилет.

Престон Причард, молодой студент-медик, едущий домой из Канады вторым классом, оказался за длинным столом прямо напротив молодой женщины по имени Грейс Френч из английского городка Рентона – одной из пассажиров, переведенных на корабль с “Камеронии”. Она, похоже, заинтересовалась Причардом или, во всяком случае, решила, что стоит познакомиться с ним поближе. Френч заметила, что он носит узкий галстук с красной полоской, а присмотревшись к нему внимательнее, обнаружила, что у него всего два костюма, “один – очень хороший, из темно-синей саржи, другой – зеленый, в каком удобней шататься по свету”^{382}. Еще она заметила у него булавку для галстука с головами из лавы. “Про головы: помню их отчетливо, потому что у моего отца когда-то была похожая булавка, и эти головы привлекали мое внимание, а он, насколько я помню, всегда ее носил”.