Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»

В ту среду, 5 мая, один из командующих британским флотом, Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, выехал из Лондона в Париж. Это было относительно безопасное путешествие, поскольку принятые предохранительные меры – морские мины с противосубмаринными сетями на восточном конце Ла-Манша и усиленные патрули по всей его длине – в совокупности означали, что регулярно ходить по проливу субмаринам слишком рискованно. Хотя Черчилль ехал инкогнито, а в отеле проживал под фальшивым именем, его визит не был большой тайной. Ему предстояло встретиться с итальянским и французским командованием, чтобы решить, как следует задействовать итальянский флот в Средиземном море после того, как 26 апреля Италия вступила в войну на стороне Британии, Франции и России. Затем, как и в прошлые визиты, Черчилль планировал ехать на фронт, чтобы повидаться с фельдмаршалом Френчем – сэром Джоном Дентоном Пинкстоуном Френчем, – командующим британскими экспедиционными войсками во Франции.

В отсутствие Черчилля в Адмиралтействе стало куда спокойнее. Обычно он держал под строжайшим надзором все флотские дела до мелочей, включая каждодневные операции, которые – по крайней мере на бумаге – были вверены второму человеку в Адмиралтействе, первому морскому лорду. Это приводило к прямым конфликтам между сорокалетним Черчиллем и занимавшим данный пост семидесятичетырехлетним адмиралом Джеки Фишером.

Если Черчилль напоминал бульдога, то Фишер был похож на большую пучеглазую жабу – ни дать ни взять актер по имени Ласло Левенштейн, появившийся позже и выступавший под именем Петер Лорре. Фишер, как и Черчилль, обладал сильной волей и целиком вникал в мельчайшие подробности флотских операций. Когда оба были на месте, в Адмиралтействе царила напряженная атмосфера. Один сотрудник писал жене: “Ситуация любопытная: два очень сильных, умных человека, один – старый, коварный и с колоссальным опытом, другой – молодой, самонадеянный, весьма довольный собой, однако неуравновешенный. Работать вместе они не могут, не могут вершить дела вдвоем”^{404}. Черчилль, похоже, во что бы то ни стало намеревался отобрать власть у Фишера. “Он обладал едва ли не устрашающей энергией и работоспособностью, – писал начальник разведки Холл по прозвищу Моргун. – Из его кабинета днем и ночью рекой текли записки и циркуляры на всевозможные темы. Хуже того, он имел привычку требовать сведений, которые, по правилам, поставлялись только первому морскому лорду или начальнику штаба, что не раз приводило к некой неразберихе и незаслуженным упрекам”^{405}.

Взаимоотношения еще более осложнял тот факт, что Фишер, казалось, находился на грани безумия. Холл писал: “Мы в Адмиралтействе не могли оставаться в неведении и мало-помалу начали понимать, что того Фишера, которого мы знали, с нами больше нет. На его месте был до крайности измученный, разочаровавшийся человек, взваливавший на себя непосильные дела, пытаясь продолжать как обычно. Он по-прежнему способен был время от времени проявлять былые проблески своей гениальности, но, если копнуть поглубже, все шло куда как плохо… Мы чувствовали, что с минуты на минуту может наступить конец”^{406}

. Адмирал Джеллико, командующий Гранд-Флитом, тоже все больше беспокоился. “Положение дел в штаб-квартире плохо, – писал он в письме коллеге-офицеру от 26 апреля, – совсем как я опасался, а то и еще хуже. Жаль, что все обстоит так, как обстоит. Нет ни малейших сомнений в том, что уверенность во флотском руководстве быстро идет на убыль”^{407}.

Черчилль отдавал должное энергии Фишера и его былому гению. “Впрочем, ему было семьдесят четыре года, – писал Черчилль, косвенно уничтожая соперника. – Словно в великом замке, долгое время состязавшемся со временем, могучая громада главной башни возвышалась надо всем, нетронутая и, как могло показаться, вечная. Однако оборонительные сооружения и укрепления развалились, и теперь могущественный повелитель обитал лишь в особых апартаментах и коридорах, знакомых ему с младых лет”^{408}. Впрочем, именно на это и надеялся Черчилль, когда вернул Фишера на должность первого морского лорда. “Я взял его, поскольку знал, что он

стар и слаб, что я смогу держать все в собственных руках”^{409}

.

К маю 1915 года, как писал Черчилль, Фишер страдал от “крайнего нервного истощения”^{410}. Когда Черчилль уехал в Париж, бразды правления перешли к Фишеру, который, как видно, был едва в состоянии выполнять свои обязанности. “Оставшись во главе Адмиралтейства в одиночку, он выказывал нескрываемые измождение и тревогу, – писал Черчилль. – Старого адмирала, несомненно, беспокоили, едва ли не с ума сводили огромное напряжение тех дней и тот оборот, что приняли события”^{411}.