Мерзкий старикашка

А затем у нас был праздник живота. Брат-кормилец со своими помощниками расстарался и превзошел самого себя как по обильности кушаний, так и по ассортименту. По вкусу сравнить никак не могу, раньше он этих блюд как-то не готовил, но братия чуть языки не попроглатывала. Мне даже обидно стало, что Лисапет такой сухостой и жрет сравнительно немного: столько хавки в чужих мамонах зазря пропадает.

Когда заталкивать еду в себя впрок стало совсем уж невмоготу, я потихоньку выскользнул из трапезной, - общаться со мной, по старой памяти, никто до сих пор особо не рвался, - и сыто развалился на дворовой скамейке, любуясь последними солнечными лучами на горных вершинах.

- Ох, если в монастыре все торжества таковы, то жить тут можно. - неслышно подошедший Тумил плюхнулся рядом со мной и начал отдуваться с пережору.

Так-то он паренек сбитый крепко, но, как тот ежик из анекдота: сильный, очень сильный - но шибко легкий. В том смысле, что мелковат еще, и покуда не в состоянии соревноваться в чревоугодии со взрослыми.

- Всяко бывает. - уклончиво ответил я.

Зачем мальчика раньше времени огорчать? Его и без меня найдется кому расстроить.

- Кушак ослабь, чтобы брюхо не передавливало. - посоветовал я.

- Угу. - он распустил узел и, привалившись спиной к стене, блаженно рыгнул. - Брат Прашнартра, а правда что перед принятием сана будущий монах неделю постится, и вкушает лишь сухари и воду, да и те, только на заре?

- Неправда. - искренне ответил я.

- Это хорошо. - вздохнул паренек.

- Спорное утверждение. - хмыкнул я, и начал загибать пальцы. - Во-первых, не только за неделю до принятия сана, но и три дня после него. Во-вторых, не сухари и воду, а воду и сушеный горох. Десять горошин в первый день поста, девять во второй, ну и так далее, до одной. В-третьих, не только на заре, потому что проводит эти дни в пещерах под монастырем, и заря там, или же закат - под землей не разобрать. Да к тому же воды в пещерах хватает хватает - пей-не хочу, - прямо со стен и сочится, иной раз так и целыми ледяными ручейками.

Тумил покосился на меня, скорчил на мордашке выражение "пришел Ржевский и все опошлил", но ничего не сказал.

- Интересно, а когда брат Шаптур вернется, тоже ведь, наверное, празднество устроят? - спросил он, после недолгого молчания.

- Я бы не рассчитывал.

- Почему? - удивился парень. - Разве правильно не отпраздновать выздоровление государя?

- На то, что вернется, не рассчитывал бы. - ответил я, но, разглядев в глазах послушника недоумение, вздохнул, и пояснил свою мысль: - Если он царя не вылечит, его, скорее всего, или казнят, или упекут в обитель с самым живодерским уставом из существующих.

- А что же, в то что брат Шаптур его исцелит, ты, значит, не веришь? - поинтересовался Тумил.

- Ну зачем? - я пожал плечами. - Может и вылечит, конечно, лекарь-то он очень даже неплохой. Но тогда Шаптура уж точно ждать не следует.

- Это отчего же? - мальчик захлопал глазами. - Ведь все же тогда сложится хорошо.

- Конечно, хорошо. И для царя, и для примаса. Он-то Шаптура в столице и придержит, а если сможет, так и в личные лекари определит Кагену. Под своей, значит, пастырской опекой.

- Ему-то с того выгода какая?

- Ты у нас такой дурак, от молебнов, или как? - язвительно фыркнул я. - Головой подумай, она тебе дана не только для того, чтобы в нее есть. Трехсот лет не прошло с тех пор, как примас с царем выясняли, кто в стране главнее.

- Так Лжесвятитель же был ересиарх! - возмутился такому сравнению Тумил.

- Конечно, ересиарх. - кивнул я. - Потому что проиграл. А кто победил, за тем и правда. Кстати, знаешь почему он проиграл, и имя его было предано проклятию?

- И почему? - мальчик поглядел на меня исподлобья.

- Потому что к тому моменту едва полвека миновало с той поры, как Ашшория приняла слова Святых Посвященных. В равнинной-то части страны старые культы повытравили к тому времени, или Слову Троих подчинили, а вот в горной князья и витязи верили, все больше, по-старому, а примаса ни во что не ставили. И, вот ведь совпадение, в царской гвардии горцев было большинство. - я вновь усмехнулся. - И чего ты смотришь-то так, словно на мне цветы расти начали, или узоры разноцветные проступать? Никакой такой я тебе сейчас тайны не открываю, все в хрониках есть.

- Знаешь что, брат Прашнартра? - в сердцах сказал Тумил. - Тебя иной раз как послушаешь, так прям и жить не хочется! Зачем ты мне это сейчас рассказал? Для чего мне оно? Погоди, я понял, кажется... Ты веру мою испытываешь, искушаешь, проверяешь смогу ли я стать монахом, достоин ли, верно?

- Веру можно испытывать лишь тогда, когда она имеется. - я облокотился на теплую еще от дневного солнца стену, и прищурил глаза. - А у тебя всей веры - дюжина заученных наизусть молитв, смысла которых ты и наполовину не понимаешь, да прочитанная по обязанности Книга Деяний Троих. Как ты вообще в послушники-то попал? Сын князя все же, не хрен собачий.