Месяц в Артеке

Кажется, — все. Они шли по длинным ступеням, и с каждым шагом все выше поднимались по бокам кипарисы, залитые черной тушью. Луна за их силуэтами пряталась невесело, и после ослепительной Костровой любимая ими аллея превратилась в тюремный коридор. Бледновато-зеленый, куинджевский свет оттенял кинжальные вершины, воспринимался нереально. Она шагала по длинным ступеням рядом с Ольгой не спеша, ни на что не возражала, только прикасалась к подруге локтем. Наверно, сознавала, что случился приступ, все доводы будут не ко времени, поэтому на обиды отвечала тихо и бессвязно:

— Ну что ты, Олечка… что ты говоришь… ну, разве я могла бы?., разве тебя не понимаю?.. — все в таком духе. Ночью долго не засыпала, задавала себе трудные вопросы: «Может, Ольга в чем-то и права? Может, я действительно хотела только одного — похвалиться председательством, а? Может быть, и вправду надо было в чем-то поддержать подругу? Может… может… может…» — вспоминались острые камешки под ногами, лунная распыленность и то, что накануне Ольга и она пели вместе, на той же аллее: «И желтый цыпленок по небу плывет!..»

Да, был такой вечер, турнир всезнаек. Не замечалось тогда только лунного отблеска. Все остальное было: и потемки на дорожке, и галька под ногами, и Ольгины попреки. А лунного озарения не замечалось. Это она зачем-то придумала его в долгую бессонницу.

Рано утром она с Ольгой помирилась, и никогда больше не повторялось ничего подобного. Едва спросонья попыталась поморгать на свет, Ольга тут же (проснулась первой и ждала, когда пошевелится спящая) протянула руку к ее постели, коснулась ее плеча и чуть слышно выдохнула:

— Ты на меня не дуешься? — и сразу же добавила: — Меня чокнуло придурью, ты судила правильно.

Она вспомнила вчерашнее, сразу поняла Ольгу, все, что творилось в Ольгиной душе, и дико обрадовалась тому, что размолвка кончена. Два дня затем они не касались ничего колючего — ни Гоги, ни Наташиных талантов, ничего того, что заставило поссориться. Артековские дела помогали примирению. Проводился праздник Нептуна, после турнира наспех подготовленный, в застарелом оформлении. Они улепетнули с пристани, забрели на безлюдный скат и сели у обрыва. Глядя на глинистую, с камушками, осыпь, она внезапно остро и нежно припомнила — ощутила далекую землю матери. Прошлое прихлынуло, наверное, еще и потому, что утром пришла драгоценная посылка. Она получила ситцевое платьице в оранжевых разводах и браслетик, бесподобно симпатичный, под серебро, с узорчатой россыпью лазоревых стекляшек. Все кстати: готовился интернациональный вечер, куда приглашали и не в форме. Когда полученное разбиралось, из платья выпали два дорогие рублика, родительский подарок на сладости-сластености. Оранжевое одеяние мама сшила ей сама.

Вспоминая с Ольгой про посылку, она как-то незаметно перешла к рассказам о Туве, где остались дорогие ее сердцу люди голубых рек.

VII

О картинах детства говорилось вполголоса, с передышками, в раздумье.

— Мне было всего три с половиной года, когда мама решилась полететь со мной на родину, в Кызыл, — слушала Ольга непривычно глуховатый Надин голос. — Отец и дедушка Костя при сборах, понятно, без конца переживали, как, мол, такая кроха отправится за тридевять земель, как осилит перелет. А такая кроха все местные условия перенесла не хуже мамы, а самолет — вообще геройски, потому что то и дело засыпала.

В Кызыле приземлились радостно, я маминых родных издалека узнала, фотографии дома не зря изучила по альбому. Разгадала и тетю Раю, и ее мужа, дядю Олега Саган-оола. Он уже тогда был известный тувинский писатель и поэт.

Как сейчас вижу перед собой улицу Красноармейскую, на которой мы жили у тети и у дяди. Кызылский театр вижу. Там познакомились мои родители. Папа готовил декорации. Он оформлял спектакли. Мама, когда гуляли, показала дом, где после женитьбы они с папой снимали комнату, там даже печки не было. Мама готовила еду во дворе. Ход в комнату был прямо со двора. И ничего, жили, очень даже счастливо… Мы ходили в парк, на берег Енисея. Я сначала путала, решила, что река называется не Енисей, а Елисей, как пушкинский царевич, сказки-то я знала. Представь себе, в парке целехонькой оставалась та самая эстрада, на которой мама исполняла свой любимый танец «Звенящую нежность». Его название звучит очень выразительно, не правда ли?.. Ольга названием танца восхитилась вполне искренне. — Потом ребенку была показана главная достопримечательность, но я тогда не домыслила ее значения, никак не могла понять, чем гордится мама. Позже, конечно, поняла, что такое Азия, все остальное прочее. Кызыл, представляешь, действительно географический центр материка, надо полагать, условный. Теперь, как нам написали, на месте камня поставили красивый обелиск.

Старшие внушают, что в тот приезд мне пришлись по душе дядины чучела тарбагана — это вроде нашего сурка — и белки. Я будто бы перед отъездом даже намекнула, что желательно этим чучелам показать Москву.