Месяц в Артеке

Съемки в инфракрасной области для них, «Зенитов», особенно ответственны: начато изучение галактического вещества на уровне молекул. Открывается тайна той части материи, какую еще недавно ученые числили «слепой». А теперь вот удалось «запортретировать» Сатурн. Инфракрасный облик Луны для астрофизиков окажется наверняка не менее полезным. Но когда телескоп наставляется на родную Землю, невольно возникает особенное чувство. Про себя можно признаться, не смущаясь: чувство это трогательно, и душа невольно, как-то по-детски, расслабляется. Чуть-чуть…

Огромный глобус, по шестнадцать раз в сутки он возникает из мерцающей черноты быстропроходящей «ночи». Округлость Земли не вмещается ни в один иллюминатор. В обед, смакуя цукаты, одобряя их вязкую свежесть, они с Лешей наблюдали цветастый — обширный и все же ограниченный сектор земной поверхности — от БАМа до Персидского залива. Какое оно, в сущности, сиротливо-крохотное, это единственное пристанище, милый гагаринский шарик, раскрученный чудовищными силами в мертвящей бездонности пространства! Нет около него никаких неопознанных объектов, нет ни блюдец, ни тарелок, нет инопланетян (а хотелось бы их встретить!) — и тем более нет ни духа изгнания, ни шестикрылых серафимов. Нет и нет, одни разноприродные миры, непрестанно отдаляемые друг от друга гигантским и молниеносным расширением. И вот он, молчаливый, но зоркий ИТСК, сигналит им, «Зенитам», а через них и всему человечеству: берегите свою защитную оправу, в оболочке голубой планеты скопилось уже нестерпимо много серы, метана, разных окислов, — разве допустимо навзрывать еще в нее и стронция!?

Термо-яд… Неужели Земля от рук самого человека заполыхает, как и Солнце? И не погасит ее пламя даже тот предельный холод, какой навеки затаен меж звездами, — минус двести шестьдесят восемь градусов по Цельсию! И уже ничего не оживет на шарике…

Гречко вздохнул, переместился и пристегнулся ремнями у «Каскада». Ноги, словно маятник, отводило в сторону. После «Чибиса» с его усиленным кровенаполнением конечностей сохранялось ощущение, что икры и левая стопа все еще чужие.

Станцию медленно вращало, но работалось удобно. Исподволь снова напомнила о себе вторая сигнальная система. Беспричинной натяжки памяти оказалось достаточно для того, чтобы рассредоточилось внимание. Гречко посмотрел в сторону Губарева, словно ожидая, что Алексей объяснит ему назойливое в подсознании. Но командир капитально закрепился в кресле, готовясь к вечернему докладу. Он с головой ушел в таблицы, никакие рефлексы его не будоражили, Гречко пожалел, что оттолкнул от себя иллюминатор. Секунды две-три, пожалуй, можно было бы разрядиться, наблюдая восход. Теперь вот, наверное, все-таки и саднят его именно тот подавленный соблазн и глухое сожаление.

Сожалеть можно, соблазняться не годится. Они с Лешей изначала приучили себя вести счет полетному времени посекундно. Губарев — особенно. Шесть лет он ожидал своего звездного часа (изречение начала века, но буквально точное). Шесть лет! Коварный вопрос: будь он, Гречко, летчиком или испытателем, как Губарев, смог ли б он решиться оставить авиацию, где ежедневно можно отдаваться любимому призванию, реактивным полетам, и начать овладение неведомо сложной профессией, где первый взлет приходится выполнять спустя долгие годы, и это еще счастье — если к нему все-таки допустят! А дальше неизвестность: вскоре ли состоится и состоится ли вообще второе любовное свидание? Губарев, он такой, — решился.

И теперь у них обоих согласованная установка: хорошо, когда выполняются два дела одновременно, еще лучше, когда можно совместить и три. И чтоб со знаком качества. Днем так и получилось: выдали необходимые данные медикам, а сверх того еще и справки киргизским пастухам, потом еще Маркову из ФИАНа[4] и таежным лесоводам. Информации идет от них столько, что связных каналов не хватает.

— Гоша, ну как там у тебя с «Каскадом»? — Губарев зовет его то Жорою, то Гошею, но это однозначно.

Гречко отстегнул ремни. Перепроверка закончилась вовремя, станция замерла, вращения не ощущалось.

— Лады, настройка не откажет. Осложнений не предвижу. — Ручаешься?

— Ручаюсь.

Озабоченность Алексея объяснима: «Каскад» — система новая, она у них на доработке. Новинка из разумнейших. Включи ее в бортовой контур управления, и она самостоятельно удержит «Салют» от нештатных эволюции. Двигателям ориентации «Каскад» уже сберег уйму топлива, заодно продлевая и жизнеспособность комплекса. К нему, отлаженному, теперь такое чувство, будто к третьему члену экипажа. Завтра, при наблюдениях Вселенной, он станет у них безупречным штурманом.