Месяц в Артеке

Сорок минут отлетели прочь, еще один космический день остался за бортом, иллюминатор окрасило закатом. Подсознание прокололи и мысли о закате. Несуразица, такого на орбите еще не ощущалось. Так в чем же дело? Автонавигация отлажена, за остальной арсенал беспокоиться бессмысленно, в памяти всего не перебрать. Действительно, — сотня направлений… И программы, и системы, «Левкой», «Оазис», «Кт-240», «Дельта», «Полином», ОСТ-2, «Строка», «Лабиринт», датчики, агрегаты, измерители, счетчики, звездные фотометры. Если взять общий вес приборов, то это две тонны с половиной. Махина, мигающая цифрами и дрожащая стрелками, она живет своей особой многомерной жизнью. И все это скопище техники, громоздкое и хрупкое одновременно, прямо-таки нагружено на его, Гречко, плечи. Спасибо невесомости, когда б не она, могло бы и расплющить. Но если он, бортинженер, что-либо упустит, столкнется с непредвиденным, стоустый и стоокий ЦУП все равно вовремя про забытое напомнит, промахи предупредит, нечеткости исправит, поможет разобраться в неполадках и помехах. Так при чем тут подсознание? Инженерной беспомощности в бортовом журнале еще не отмечалось!

А что, если напоминают о себе новости, полузабытые просьбы и советы? Но сообщения землян были нынче все как на подбор, до конца лестные. Работу «Зенитов» в ЦУПе похвалили хором, приятна была и мирская хроника. В спорте получалось все здорово, Родника и Зайцев стали чемпионами Европы, для Ириши ее золото — седьмое. У мужчин после обязательной программы лидер Ковалев, за ним Овчинников, Керри остается третьим. У боксеров счет 8: 2 не в пользу янки, наши мо-лод-цы! Папе-филателисту сыновья передали, что вышли первые марки года, к юбилеям «Комсомолки», «Пионерки» и к зимней спартакиаде профсоюзов, здесь даже Алексей подмигнул и усмехнулся. Впрочем, ангелы-хранители из группы психологической поддержки недобрых сообщений на «Салют», как правило, не пропускают, берегут небожителей от стрессов и нежелательных эмоций. Хотя…

Хотя вчера про Орлову «Заря» не утаила, не смогла смолчать. Анюта, Стрелка, Марион Диксон, «Мэри делайт чудеса, улетайт на небеса»… Улетела, все еще не верится.

— Стоп, — Орлова! Орлова — Рушева, Надежда и Любовь! Вот оно что: обещание, «Мальчиш»! Сегодня же последнее число января, день рожденья Нади!

XII

День ее рождения… А шесть лет назад, весной тысяча девятьсот шестьдесят девятого года его, Гречко, тоже ошеломила немыслимая весть. Не стало юной художницы, чья кружевная графика так ему полюбилась. И не только он один благодарно оценивал ее необычное искусство. Многим становилась известной запись Ираклия Андроникова, оставленная на одной из Надиных выставок писателем, искушенным в тончайших проявлениях духовности:

«То, что это создала девочка гениальная, становится ясным с первого рисунка. Они не требуют доказательств своей первозданности».

Запали в память и сходные слова, какие написал тогда же и Василий Алексеевич Ватагин, скульптор и умудренный опытом советчик Нади; посмертную статью академика поместила «Юность», в ней читали:

«Беспощадная жестокость судьбы вырвала из жизни только что расцветший талант гениальной московской девочки Нади Рушевой. Да, гениальной, — теперь уже нечего бояться преждевременной оценки».

Что касается его самого, то Георгий Михайлович Гречко был известен в ту пору, пожалуй, лишь в конструкторском бюро Королева, на Байконуре да еще в отряде космонавтов. Тоже немало, но писать о нем не писали, фотографий не печатали. До поры до времени… Но он и в те годы, которые и теперь еще видятся недавними, готовился к полету, теперь ставшему полусказочной реальностью. Минувшее присутствует на борту, о нем напоминает вполне земная и безмерно дорогая сердцу малость.

Перед отлетом на космодром у него, бортинженера, уже утвержденного в составе экипажа, возникло внезапное желание побывать у Рушевых, познакомиться и попросить родителей Нади доверить ему хотя бы одно творенье дочери — на время двухмесячной отлучки. На желанную память о выставках, какие посещал, о радости познавания неистощимой девичьей фантазии.

Путь на седьмое небо всегда, наверно, останется нетореным во многих своих частностях. Космонавтика уже приняла и такой термин, как сенсорный голод, состояние, рождаемое в человеке нарастающей оторванностью от родимого, прожитого, всегдашнего; утолять его надлежало тем, что близко сердцу. Сборы завертели с головой, но в декабре, когда время оставалось уже считанное, он решил пожертвовать двумя-тремя часами ночи и набрал номер телефона, подсказанный связисткой. Отозвался отец Нади, представились друг другу и договорились о сверхсрочной встрече; за поздний звонок, разумеется, пришлось извиняться.