Месма (СИ)

    В этот самый момент к перрону подкатил идущий состав, с визгом тормозящий и стремительно сбавляющий ход. Что-то заставило убегающую Антонину все-таки оглянуться… и как раз прибыващий паровоз с оглушительным свистом выпустил клубы белого дыма, и в этом густом молочном облаке в один миг бесследно исчез Леонид на своей скрипучей тележке, со своими звякающими медалями, со своими отчаянными призывами… Исчез, пропал, будто и не было! Как будто освободил Антонину от себя, открывая ей путь к новой, еще неизведанной жизни, в которой ее несомненно ожидало ее личное, безоблачное счастье…

    И она продолжала бежать. Она убегала не от безногого калеки, от которого легко было уйти неспеша; она убегала от прежней, беспросветной, наполненной бедами и невзгодами жизни, жутким воплощением которой был этот беспомощный инвалид, который когда-то давным-давно назывался ее мужем, ибо теперь она одним своим словом положила той жизни конец. В ее жизни последующей безногому и переломанному Леониду не оставалось места.

    Наперерез ей к остановившемуся поезду хлынула гомонящая толпа, спешащая заполнить вагоны, но Антонина словно не замечала ее. На нее ругались, орали, осыпали проклятьями, но она будто и не слышала. Ее едва не сбили с ног, наставили ей синяков углами ящиков и чемоданов, но она не ощущала ни ударов, ни боли. Она помнила лишь одно: ей надо бежать… Бежать!

    Прорвавшись сквозь людской поток к зданию вокзала, она наконец-то остановилась и обернулась. Люди штурмовали вагоны, над платформой стоял неумолчный ор, отдельные выкрики, стоны, женский визг, детский плач… Антонина подумала, что Леонид на своей низенькой тележке ни за что не сможет пробиться сквозь такую толпу, а значит, ей можно немного успокоиться: в этой ужасающей давке он ее не найдет ни за что.

 - Тонька! – раздался прямо над ухом женский голос. – Ты чего, бежала, что ли, как угорелая?

   Антонина содрогнулась, оборачиваясь на голос, и облегченно вздохнула: перед ней стояла Авдотья.

    - Да вот… бежала, - пролепетала Антонина. – Мужики пьяные приставали…

    - Ну ты и даешь! – Авдотья покачала головой. – Тебя и отпустить-то одну никуда нельзя! И где это ты в такую рань пьяных-то нашла?..Ладно, пошли уже: билеты я на всех купила…

    - Ох, спасибо тебе, Дуся! – воскликнула Антонина. – И прости меня, ради Бога, что одну тебя стоять заставила! Лучше бы я от тебя ни на шаг не отходила!

    Авдотья смотрела на нее изумленно: что-то в товарке показалось ей странным.

   - Да ладно тебе, - буркнула она. – Тебе полегчало хоть?

   - Да вроде…

   - Ну пошли… а то бабы заждались, наверное…

 И обе женщины направились за вокзал, в сторону хлебной лавки. Откатывался назад гомон вокзальной толпы, но зато все отчетливее доносился  хор невидимого военного оркестра:

     Пробьет Победы час, придет конец похода!

     Но прежде чем уйти к домам своим родным,     В честь Родины своей, в честь нашего народа     Мы радостный салют в полночный час дадим!     Артиллеристы, Сталин дал приказ!     Артиллеристы, зовет Отчизна нас.     Из сотен грозных батарей за слезы наших матерей,

     За нашу Родину – огонь! огонь…

     Вернувшись домой из той ужасной поездки, Антонина не находила себе места.  По ночам она спала плохо – вздрагивала при малейшем звуке: все ждала, что безногий Леонид постучит в дверь, а то и в окно, и что тогда делать? Ведь при всем честном народе вернувшегося с войны мужа с порога не прогонишь! Придется впустить… а при мысли о том, что станется с нею дальше, она содрогалась от ужаса. А то ей становилось безумно жаль Леонида, она начинала вдруг жестоко переживать – как он, где он, что с ним? надо было хотя бы хлебушка ему дать… и вдруг, понимая все убожество подобных своих переживаний, разражалась горькими слезами, оплакивая свою горькую и жестокую долю.

     Но дни сменялись ночами, ночи днями, а Леонид не объявлялся.

 Видно, решил-таки  не тревожить ее. Она-то помнила, что и раньше, до женитьбы еще, он всегда заботился сначала о ней, а потом уж о себе. Ей порой стало казаться даже, что вся эта встреча ей пригрезилась, что не было этого на  самом деле, что Леонид не приезжал вовсе, а все это было какое-то наваждение. Во всякие чудеса, видения и прочее Антонина никогда в жизни не верила, также, как не верила ни в Бога, ни в черта.

    А тут стала вдруг склоняться к подобного рода мыслям. Впрочем, возможно, так ей было удобнее и на душе спокойней.

     На следующую поездку  в Зеленогорск Антонина решилась только через две недели. Ехала насупившись, нахохлившись, как будто ожидала, что ее вот-вот ударят. Когда шли по мостику через железную дорогу, она все глядела – не мелькнет ли на платформе нелепая фигура инвалида на тележке. Нет, не мелькала…