Месма

- Мозги-то людям вышибать — на это вы мастера, — с горечью отозвалась Августа, — а вот как ты потом на суде объяснишь, за что бедную женщину порешил? Или если война, так вашему брату все можно?

Гущин грозно посмотрел в ее темные бездонные глаза, но пистолет все же убрал. Августа говорила ровным, бестрепетным голосом — не чувствовалось ни страха в ней, ни бабьей плаксивости!такая женщина, да еще с такой ошеломляющей внешностью не могла не восхищать!

— Ладно, — многообещающе сказал Гущин, сверля женщину огненным взором, — я открою сам. Только потом уж не обижайся.

Он отвернулся от пленников, присел над крышкой погреба и сильно ударил рукоятью пистолета по замку.

Замочек был довольно хлипкий — так, что называется, от мух. Со второго удара он сломался, и черная дужка раскрылась. Гущин вытащил замок из петель и небрежно отбросил его прочь.

— Ну и что тут у нас? — бодро спросил он, поднимая и отбрасывая крышку, закрепленную на скрипнувших петлях.

Его взору предстало несколько свертков, убранных в оранжевую клеенку. Чуть ниже стояли три большие кастрюли, накрытых крышками, которые в свою очередь, стояли под гнетом больших черных камней.

Гущин начал отбрасывать камни в сторону, чтобы освободить крышку…

— Богато живете, однако! — бросил он небрежно. — Явно наворованное…

Прохор Михайлович откинул голову так, что она затылком прижалась к стене. Он прикрыл глаза. Спазм тошноты скрутил все внутренности, пополз к горлу.

«А вот и конец, — в смятении подумал он. — У этого лейтенанта нюх как у собаки-ищейки. Все, Прохор, вот и закончил ты свою такую неудачную, никому не нужную жизнь! Впереди — ничего больше… только расстрел!»

Тем временем лейтенант добрался до кастрюль и, сняв крышку с первой же попавшейся, заглянул в нее.

Секунду-другую он пристально смотрел на ее содержимое, потом смог только сдавленно выдохнуть:

— Ч-черт! Это же… Да я вас прямо здесь расстреляю, людоеды проклятые!..

В ту же самую секунду Августа, стоявшая сбоку от него, с размаху вонзила нож лейтенанту в спину — точно между лопаток. Удар был столь силен, что длинное широкое лезвие пробило насквозь грудную клетку и вылезло спереди из нижней части шеи… Гущин страшно захрипел и тут же захлебнулся кровью, хлынувшей у него изо рта и полившейся ручьем прямиком в погреб. Он попытался приподняться, но Августа ударила его коленом в бок, опрокинув на пол. При падении лейтенант попал локтем в наполненную лохань, стоявшую на полу, и опрокинул ее; вылившаяся мыльная вода залила лежавшего офицера, смешиваясь с его кровью. Он попробовал приподнять руку с пистолетом, направив ствол на Августу, но нажать курок не успел: Августа решительно и жестко наступила ногой на его запястье, припечатав его к полу. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев, и Августа отбросила его ударом ноги прочь. Склонившись над поверженным, она левой рукой запрокинула ему голову назад, полностью оголяя шею, а затем одним взмахом ножа, зажатого в правой руке, перерезала лейтенанту горло.

— Ну вот и все, — заметила Августа бесстрастным голосом, распрямляясь и стоя во весь свой рост над распростертым телом, утопающем в луже воды и льющейся крови.

Прохор Михайлович взирал глазами, широко раскрытыми от ужаса, на все происходящее. Его трясло с такой неодолимой силой, что в наступившей тишине было слышно, как легонько стучат его зубы.

— Боже мой… — прошептал он, не сводя глаз с Августы. — Ты убила его!

Женщина взглянула на него с уничтожающей усмешкой.

— А ты очень наблюдателен, Прохор! — сказала она. — Я рада, что ты это заметил.

— Это же офицер… Его станут искать! Нас накроют сегодня же, как сурков в норе, возьмут тепленькими…

— О, заткнись! — резко перебила его Августа, — как же я устала от твоих истерик! И перестань трястись, как хвост заячий… смотреть противно, когда мужик дрожит при виде крови. Никто нас не накроет, если правильно вести себя. Понял?

Прохор Михайлович сник, весь как-то обмяк, обвис… из глаз его внезапно полились слезы. Он ничего не ответил — попросту не смог.

— Не слышу! — грозно воскликнула Августа.

— Понял… — со всхлипом просипел Прохор Михайлович.

Августа внимательно посмотрела на него. Тяжелый взгляд ее бездонных, почти черных глаз, казалось, пронизывал Прохора насквозь, как лезвие ее ножа; она стояла, глядя на него сверху вниз, глядела как на убогого — скукоженного, жалкого… с лезвия ее ножа стекала кровь, капая на распростертый у ее ног труп лейтенанта, и Прохору с беспощадной ясностью открылось, что прямо сейчас наступит и его черед… Он слезно проговорил сдавленным тонким голосом:

— Понял! Господи… я все понял!

— Вот и хорошо, — спокойно заметила Августа. — Побыстрее приходи в себя…

Пожалуйста! Прохор…

В дверь из темной комнаты неслышно вошла Пелагея и молча стала у двери. Она как будто ожидала распоряжений.