Месть фортуны. Фартовая любовь

— Кто теперь подскажет ей, кто одернет, научит? Как-то сложится судьба девчонки? Поймет ли она, прислушается ли к советам? Может, впустую стараются они с Данилкой? А может, заронили в ее душу сомнение? Ведь и сам дошел до всего слишком поздно. Не верил откольникам и не слушал советов умирающих кентов завязывать с фартом, пока не все потеряно. Дотянул до старости, не оставив в запасе ничего — ни сил, ни денег. Без всякого багажа… Как Данилка говорит, налегке уходить проще. Как знать? — вздыхает старик. Пора чемоданы собирать. В них старое барахло от забытых праздников. Сгодится ли оно для новой жизни? Вряд ли. Сколько ее осталось? Год иль два? Интересно, кто пойдет за его гробом? Кенты, конечно, не придут. Чужой он им… А и фраерам не сможет стать своим. Мало времени в запасе. А чужого никто не оплачет. Разве только холодной зимой встанет в изголовье белый сугроб. Кент — колотун… В память о пустой жизни, ненужной судьбе, лишнем на земле человеке. Да и то, неспроста наметет его пурга. Чтоб, не приведись, не взбрело в голову фартовому, полежав в одиночестве, без кайфа и общения, без громких дел и веселых шмар, соскучившись, слинять с погоста, чтобы тряхнуть тех, кого не успел взять за жабры при жизни. Что с него спросишь? Законники и на том свете, наверное, у чертей водку крадут? — усмехнулся Лангуст. И вспомнив один случай, решил рассказать его Капке напоследок. Позвал и Данилу, решившего вздремнуть перед уходом.

— О том случае весь предел знает. Не было семьи, бухаря иль шмары, какие бы об этом не тарахтели. Все началось проще некуда. Попутали фартовых в деле мусора. На банке приловили. Сигнализация — сука засветила. Взвыла, падла, не ко времени. Зацепил ее ходулей кент. Не разглядел в темноте. Другие уже мешки с купюрами похватали и ходу, а этот стал шмонать, как заткнуть глотку сигнализации. Ну, тут уж надо было смываться. А этот выход из подвала закрыл. Его кто-то оттолкнул, но не сумел убрать с пути. Так и накрыли лягавые троих. На месте припутали. Сразу в браслетки и в ментовку законопатили. Всех в одну камеру. Тогда те, двое, что из-за одного попухли, оттыздили виновного. Да перебрали. Он слабаком оказался. И вскоре откинулся. В жмуры. Менты не враз доперли. А кенты думали, что канает тихо. И не подходили к нему. Злились за прокол. Вечером, когда баланду принесли, смотрят, кент не встает. Окликнули, а он не отзывается. Тронули — уже остыл. А лягавые уже по хазам смылись. Рабочий день кончился. Они просили жмура убрать. В морг увезти. Но некому было. И тот опер, какой дежурил, ответил, мол, пусть до утра полежит покойный. Теперь, мол, морг закрыт. Все водители — по домам разошлись. И деть жмура некуда! — усмехнулся Лангуст.

— Ну, фартовым пришлось смириться. Подвинулись подальше от жмура, кемарить стали. Вдруг, слышат, как откинутый шевелиться стал. Вроде, встать захотел. Первым Чума засек. Ну и жутко стало ему. Окликнул жмура по имени. Тот не отозвался. Затих. Чуму сомнение взяло. Ощупал себя — нет, не спал. Напарник дрыхнет. А покойник впритирку лежит. Вовсе не там, где был. Отодвинул его Чума и снова на нары завалился. За напарника, к самой стене. Лежит, дышать боится. Прислушивается. А в ментовке тихо, как на погосте. Слышно было, как мыши под полом скребутся. И чует, как к его мурлу что-то крадется. Чума, долго не думая, хвать! И поймал что-то холодное. Это была рука покойного. Отбросил, а она через минуту и прихватила за горло. Да так, что не продохнуть. Кент задыхаться стал, а выбраться не может. Напарник к стенке придавил. Чума ногами в него колотиться стал. Тот вскочил. Рука успела отпустить горло. Ну, Чума вякает, что стряслось. Напарник не верит, хохочет. Мол, почему меня не трогает? И только легли, уже второго — Психа, жмур прихватил за горло. Так тихо, неслышно подкрался к нему. Он Чуме — в ухо! Думал, тот разыгрывает. Но кой смех? Так-то оба в двери заколотили:

— Уберите жмура!