Месть князя

Заниматься с этими двумя русскими он взялся лишь потому, что они являлись друзьями Ми-шу, чьего отца он глубоко уважал и которому был многим обязан. К Михаилу, которого он воспитывал в его далеком детстве, Фуцзюй чувствовал привязанность. Он наблюдал у мальчика несомненно редкий дар управления энергетикой своего тела на подсознательном уровне, врожденного приоритетного высоконравственного начала и открытого, с незамутненной кармой – санскрит, канала двусторонней связи с Природой в ее глобальном вселенском понимании.

Двадцать лет назад он с большим сожалением расстался со своим маленьким учеником, видя в нем огромные перспективы. За прошедшие годы другого такого ученика, имеющего потенциальную возможность перенять на практике и даже в дальнейшем поднять его учение, вобравшее в себя также и учение чань, проповедуемое монахами монастыря, под его крылом не было. Шаолиньская школа алмазного созерцания и естественности останавливалась в своем развитии, не имея достойного, осененного Буддой проводника идей Фуцзюя.

Когда умирающего от газовой гангрены Муравьева в бессознательном состоянии каким-то чудом доставили в монастырь, Фуцзюй не удивился. Служение дхарме нейтрализовало в его психике центры, возбуждающие подобные эмоции. Но он, принявший изначально философию Бодхидхармы, сознавал, что все во Вселенной идет как и предписывал Первоучитель. Имя Бодхидхарма на китайском звучит как «Путидамо» или просто «Дамо». В предписаниях у Дамо ключевым постулатом «духовного проникновения» стало успокоение духа. Но вместе с тем Первоучитель предписывал «проникновение посредством действия», которое предусматривает четыре вида поступков: отсутствие мирских стремлений, служение дхарме, воздаяние за зло и следование судьбе. Поэтому Фуцзюй просто отметил для себя: именно этот юноша и должен был прийти снова в монастырь, пройдя через горнило страшных жизненных испытаний, более подготовленный для принятия истины. Поэтому же он применил весь свой опыт, все свои знания, накопленные не только им, но и священными предшественниками, которые, передавая эстафету, озаренно пронзили молнией знаний столетние временные пласты, чтобы вырвать посланца судьбы у смерти. Учитель не удивлялся. Это и его судьба, и его дхарма.

А удивляться было чему! Только чудом можно было объяснить, что, претерпев столько испытаний, в принципе будучи вне закона, не зная языка, друзья нашли в горах именно тот монастырь, доставив сюда полумертвого, в бессознательном состоянии, Михаила.

Чудо, что самолет, посаженный в горах Михаилом за несколько сот километров от уничтоженного ими центра бактериологических исследований, не разбился вдребезги и не взорвался (благодаря пустым бакам), а друзья отделались легкими ушибами. Один только Михаил сломал правую ключицу. Чудом они выбрались из дворца тухао – какого-то сумасшедшего феодала, где по-настоящему они впервые оценили огромную пропасть между европейской цивилизацией и азиатским средневековым укладом жизни.

Глава 8

Пройдя после аварии несколько сотен километров по лесистым плоскогорьям Большого Хингана и уже спускаясь в долину, выбившиеся из сил друзья обнаружили на одном из пологих холмов группу строений, обнесенных каким-то подобием крепостных стен. Над воротами, напоминавшими своей кровлей пагоды, лежали два деревянных резных дракона. Михаил, приблизив к глазам полевой бинокль, засмеялся:

– Я думаю, что за этими стенами опасность нас не ожидает.

Действительно, картина открывалась достаточно убогая. В бойницы по бокам ворот выглядывали две деревянные пушки, жерла которых были стянуты огромным количеством железных обручей. Возле нескольких часовых, охранявших с кремниевыми ружьями на плечах эти допотопные орудия, лежали солидной горкой грубо отесанные каменные ядра. По-видимому, цивилизация достигала этих мест с большим опозданием.

Михаил, опасавшийся в основном погони японских войск или гоминьдановских отрядов, перестал бояться других противников, явно недооценивая подлость, жадность, азиатское коварство, в течение веков культивируемое среди высшего феодального сословия этих краев. Интуитивное ощущение опасности на этот раз подвело его. Сказывались усталость и досаждавшая травма.

Им были позарез необходимы лошади и продукты. Мешочки с золотым песком, которые они получили от покойного Кингоро, вселяли уверенность в благополучном исходе возможной сделки. И вскоре они, пройдя горбатый мостик, перекинутый через ров, предстали перед глазами местного тухао. Белые пухлые руки почтенного помещика, восседавшего, как на троне, в резном кресле под шелковым балдахином, покоились на вышитых золотом подушках. Кончики пальцев утопали в тонких, длинных, инкрустированных серебром футлярах-трубках, раскинутых веером.

Этими длинными ногтями, хранившимися в футлярах и являвшимися предметом особой гордости тухао, тот, согнув кисти рук, мог достать локтевые суставы.