Месть негодяя

Ого! Вот это да! Вот это новость дня! Точнее, ночи… Интересно, она сейчас врет?

— Тогда ложиться не будем, — констатирую. — Будем, стоя.

— Да, давай, стоя. У тебя есть презерватив?

Почему-то она всегда спрашивает о презервативе. Как будто презервативы в наше время — большая редкость и позволить себе их могут не все.

— Да, есть, — отвечаю с улыбкой, но она в темноте вряд ли это видит. — Вот, держи.

— Почему держи?

— Надевай, ты же попросила.

— Не умею, — в ее голосе ни доли кокетства, должно быть, действительно ни разу сама не надевала…

— А что тут уметь — вот так разрываешь упаковку, берешь и надеваешь…

— Я не знаю, какой стороной.

— Там должно быть написано — зажги свет и посмотри.

— Правда?

— Любой может ошибиться темноте. На этот случай продается специальный фосфоресцирующий интимный крем, но у меня он, к сожалению, закончился…

Наконец-то смеется. Ставлю ее лицом к стене, поднимаю вверх тяжелые черные волосы, прижимаюсь губами к затылку…

— Совсем нет крови, — говорит, когда через час отдыхаем в гостиной.

— А какой день?

— Четвертый.

— И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов… И создал Бог Солнце, для управления днем, и Луну, для управления ночью, и поставил их на тверди небесной светить на землю и отделять свет от тьмы… И увидел Бог, что это хорошо! И был вечер, и было утро: день четвертый…

— Не богохульствуй!

— А ты в какого бога веришь? Как еврейка, ты должна верить в…

— Бог един.

— Согласен. Как Россия…

Пью виски и ласкаю ее рукой.

— Колючая, — говорит. — У меня все колючее. Ноги колются. И здесь. Тебе ничего? Я не знала, что мы поедем к тебе… Ты так забавно кричал…

— Извини, это было уже во сне, — не выдерживаю и шучу снова…

Прижимаюсь губами к ее губам. Они покраснели и распухли, пахнут виски и сигаретами… За окном светает…

Встаем в половине двенадцатого. Спали всего ничего, но я бодрюсь. Достаю из холодильника несколько видов сыров, сметану, творог, джем, хлеб, торт, орехи, накрываю на стол… Не зря вчера накупил!

— Ты прямо поляну накрываешь, — деловито констатирует Юля. — Все свежее? Дай ложку для сметаны — эта в джеме.

— Не беспокойся, делай, как удобно.

— Нельзя, сметана испортится. Я все помою…

Ого! Юля предлагает помыть посуду… Это прогресс в наших отношениях.

После завтрака ухожу в кабинет, сделать несколько звонков, а когда возвращаюсь, Юля сидит одетая. Умеют они по утрам быть непредсказуемыми! То валяются в постели до последнего — плеткой не подымишь, то, не успеешь и глазом моргнуть — собираются, как будто в Третьяковском проезде единственный день распродажи.

Отвожу домой.

— Если хочешь, давай через пару часиков встретимся, двинем в «Октябрь», покушаем суши, посмотрим кино, — предлагает.

Делаю музыку погромче и пару часов в одиночестве бесцельно катаюсь по Москве. Воскресная Москва пустынна. Мне нравится кататься за рулем. И еще понимаю — если сейчас вернусь домой, то засну и неизвестно, когда проснусь. А когда проснусь, то на душе будет тревожно, как у лунатика, очнувшегося на крыше. Поэтому лучше не спать.

Дома затеваю уборку. Мою стаканы, протираю пыль на листьях искусственной пальмы, меняю постельное белье, вытряхиваю пепельницу… Вдруг вижу в ведре для мусора разноцветные осенние листья, подаренные Юле сегодня ночью. Я не ждал, что она вспомнит о них на утро и возьмет с собой, как если бы это был букет из нескольких десятков алых роз. Но вид ярких осенних листьев в мусорном ведре как будто встряхивает меня. Видимо, не вся романтика выкипела внутри за эти годы борьбы за место под солнцем, что-то еще осталось, кроме противотанковых ежей и шершавой желтой накипи…

Спустя три часа уже сижу в зале ожидания аэропорта Шереметьево — 1. В руках у меня посадочный талон на ближайший рейс в город моих грез и моих кошмаров. Равнодушный женский голос то и дело объявляет о начале регистрации или приглашает на посадку. Если бы все девушки и женщины разговаривали со мной такими голосами, не знаю, чтобы я сделал… Но, к счастью, есть и другие голоса…

… — Вспомни состояние, в котором ты приходишь после этой сцены домой к Ольге, — говорит Володя. — И что у тебя с глазами?

— Разве у героев после тюрьмы они не должны быть воспаленными? — пытаюсь шутить. — Я работаю над образом, недосыпаю…

— Сейчас перебор — на экране это выглядит страшно, — не поддерживает шутку Володя. — Ты, как наркоман. Она бы испугалась такого человека, а не полюбила…

«А может, кому-то надо испугаться, чтобы полюбить, — думаю. — Особенно, если все другие пути никуда не привели…»

— А ведь Ольга не любит Родиона, — размышляет Володя. — Она его использует. Родион для нее — возможность свести счеты с Филиппом. Они похожи — оба ожесточенные, мстительные, оба потеряли в жизни все, что любили. Но по большому счету любви тут нет. В нашей истории все друг друга используют и нет любви…