Месть негодяя

Подъезжает ОМОН, всех ставит к стене. На репетиции договорились с ребятами в масках, чтобы они в полную силу не работали. В этом нет необходимости — мы профессионалы, подыграем. Но, когда звучит команда «Мотор, начали!», один из парней нечаянно бьет Олега головой о стену. Можно понять — это не какой-то специальный кино-ОМОН, парни — каждый день тренируются, готовятся к боевым операциям. С врагом нельзя в пол силы — либо ты его, либо он тебя. Движения доведены до автоматизма, срабатывают на рефлексах. Но Олегу от этого не легче. Медсестра обрабатывает рану, прикладывает лед. Ловлю себя на мысли, что существую в профессии, как этот ОМОН, не могу вполсилы — рефлексы мешают.

…Ночью сплю беспокойно. Ворочаюсь. Как будто лег спать с набитым брюхом. С брюхом, набитым живыми ежами. То и дело просыпаюсь потому, что во сне пытаюсь стонать. Знобит. Чтобы не заболеть, закрываю окно и накрываюсь вторым одеялом.

Под утро приснилась съемка сцены пожара, и как будто у меня не получаются элементарные вещи — не туда встаю, не так поворачиваюсь к камере, забываю текст… А главное, хватаюсь за ведра, которые пусты. Камера снимает, как я пытаюсь залить огонь, а в ведрах ничего.

— Ты издеваешься? — кричит режиссер. — Это не комедия, бери ведра с водой!

— Я делаю это не нарочно! Скажи рабочим, чтобы не приносили мне пустые ведра! — беззвучно кричу в ответ, как будто во мне нет слов, как в ведрах нет воды. Но все повторяется.

— Ты понимаешь, что срываешь съемку, гад? — взрывается Вознесенский, свирепо размахивает руками, пинает ногами воздух, как Джек Николсон в фильме «Иствикские ведьмы», в сцене в церкви. — Я не позволю тебе испоганить труд всей моей жизни! Я тебя уничтожу! Эй, бесы! Схватите этого мерзавца, приколотите к кресту, да покрепче, а потом разведите вокруг креста костер и сожгите предателя!

— Я не предатель! — пытаюсь кричать. — И я не против — пусть распинают, но только, пожалуйста, без гвоздей! И сжигать меня не надо — я еще не все сказал, и не все сделал, и не все долги раздал! Это труд и моей жизни тоже…

Мрачные безликие фигуры, что подсовывали мне пустые ведра, окружают дремучим кольцом, тянутся к горлу костлявыми пальцами. Отчаянно отбиваюсь, но тело ватное — не стоит большого труда схватить. И вот уже откуда ни возьмись на земле огромный деревянный крест, в ноги и в левую руку вколочены длинные ржавые гвозди, к правому запястью приставлен гвоздь и занесен молоток… Вдруг понимаю — а ведь я предвидел, что все закончится этим крестом и гвоздями! Но где все заканчивается, там все и начинается — это Самый Главный Вывод, что я сделал, прожив почти сорок лет! И мне не больно! Мне не бывает больно, когда меня пытаются распять во сне! Выкручиваюсь, как выкручивался и раньше, когда никто не поставил бы на меня ломаного гроша, вырываю из-под гвоздя правую руку, бью со всей дури в голову Понтию Пилату, взмываю над толпой вместе с крестом, превращаюсь в огромную крестоносную птицу. В руке вдруг оказывается старый десантный штык-нож, что не раз меня выручал по жизни. Пикирую, направо и налево наношу разящие смертоносные удары, весело свечусь в темноте…

Когда, весь в поту, наконец, открываю глаза и вижу, что за окном светло и утро, скорее вскакиваю, бегу в ванную, встаю под горячий душ, энергично растираюсь полотенцем, завариваю крепкий кофе. Радуюсь — ночь закончилась, кошмары позади! Я умею радоваться даже тому, что просто закончилась ночь!

Кто мне сказал, что жизнь будет легка? Она —как секс на битом стекле, как прыжок из окнавниз головой в надежде, что на спиневдруг появятся крылья или хотя бы не

долетишь до земли, а превратишься в пухтополиный, или одно из двух,а именно смерть не сумеет в тебе узнатьчеловека, летящего с песней: «Е** твою мать,за что?» Кто мне внушил, что боль —

это ошибка? Хочешь любить? Изволь.Только сперва прости этих «святых» людей,тебя поджидающих с пригоршней ржавых гвоздей…

…На улице ветрено, то и дело пытается идти дождь, беспощадно хлещет по лицу. Капли дождя, видимо, уже незаметно превращаются в снег. Стою в толпе, наблюдая, как охранники в черных комбезах расчищают площадку, чтобы поставить небольшую трибуну, сваренную из труб. Вокруг рабочие — пришли выразить возмущение закрытием завода. Мне надо их успокоить. Пообещать, что мы разберемся, никого не уволим.

Вознесенский долго химичит с массовкой. Сортирует, переставляет, выравнивает. Кому-то дает текст — короткие рваные фразы…