Метаморфозы

А потом она выходит на маленькую поляну. Совсем крохотная площадь, отвоеванная кем‑то у деревьев. Посреди поляны стоит витрина, как в маггловских музеях. Она подходит ближе и видит через стекло небольшую, очень старую – вернее даже, старинную – диадему. Из тех, что когда‑то женщины носили в волосах повседневно, в качестве простого украшения. И тогда Гермиона видит табличку (тоже как в музее), на которой написано: «Диадема Ровены Равенкло. Неизвестный хоркрукс». И тогда она понимает, зачем она шла: она пришла сюда за этой диадемой, потому что Ордену необходимо найти и уничтожить все хоркруксы. И один им до сих пор неизвестен. Вещь, которая, предположительно, должна была принадлежать или Гриффиндору, или Равенкло. Гермиона снимает стеклянный купол с диадемы и… И здесь она всегда просыпалась.

Первый раз сон заставил ее занервничать в середине ноября. На улице выпал первый снег, который внезапно выпал и в ее сне, а потом он растаял одновременно в обеих реальностях. Гермионе не понравилось, что мир ее ночных грез так точно повторяет реальный мир. Она хотела обсудить это с кем‑то из друзей, но каждый раз, когда пыталась об этом заговорить, что‑то сдерживало ее. Словно на нее наложили обет молчания.

Девушка волновалась, нервничала, стала плохо спать и, что было для нее самым ужасным, стала менее внимательна на уроках. Со временем мысли о ее сне стали вытеснять мысли о ее чувствах, но она все еще автоматически ловила взгляд профессора Снейпа. Вернее, пыталась ловить, потому что ей это почти не удавалось. Иногда ей казалось, что он смотрит на нее, но стоило ей повернуться, как выяснялось, что он смотрит совсем в другую сторону.

Раздражение, вызванное недосыпом и переживаниями, вскоре вылилось в расставание с Роном. В один день она просто больше не смогла терпеть его присутствие. Ледяным тоном она спокойно его попросила:

— Рон, ты не мог бы уйти. Я не хочу тебя видеть.

— Сейчас не хочешь или вообще? – тут же вскинулся он, словно только и ждал повода для скандала.

Гермиона задумалась всего на секунду.

— Наверное, вообще, — тихо призналась она.

Услышав это, Рон сразу как‑то обмяк, его желание поскандалить пропало.

— Не получается у нас, да? – Гермиона поразилась боли, которую она услышала в этой простой фразе.

— Да, — подтвердила она почти шепотом. Разговор происходил в общей гостиной Гриффиндора, где Гермиона, сидя в углу, готовилась к завтрашней Трансфигурации, а Рон мешал ей какими‑то глупыми разговорами. Кроме них в комнате почти никого не было: только несколько человек с младших курсов.

— Может, я просто плохо стараюсь? – с надеждой спросил Рон. – Я все время тебя ревную. И не очень‑то пытаюсь принять твои увлечения…

— Рон, — мягко сказала Гермиона, — дело не в этом.

— У тебя есть кто‑то другой? – напрягшись, спросил он.

— Да нет же! Рон, послушай меня. Я очень виновата перед тобой: я начала с тобой встречаться, думая, что люблю тебя, но это не так. Вернее, оно так было, но не сейчас.

Юноша сидел, насупившись, не глядя на Гермиону. Она видела, как он от волнения ломает пальцы.

— И у тебя нет никого другого? – хмуро уточнил он.

— Нет.

— Так, может, мы попробуем еще? Если тебе все равно не к кому сейчас уходить…

— Рон, — перебила она, — ты оскорбляешь меня подобными словами. Тебе ведь и самому не хочется, чтобы я была с тобой только из‑за того, что пока не нашла тебе замену, правда? – Он кивнул. – И тебе будет гораздо больнее, если я буду не просто расставаться с тобой, но уходить к другому. – Он снова кивнул. – Так зачем же нам мучить друг друга?

— Значит, ты уходишь от меня?

— Я никуда не ухожу, Рон. Я остаюсь здесь. Я всегда буду твоим другом, но только другом. Если ты не против…

— Я не знаю, Гермиона. Я все еще люблю тебя. Люблю, как умею, ты уж не обижайся на меня. Я, наверное, не смогу вот так просто… снова стать только другом.

— Прости…

Он покачал головой, решительно вставая.

— Мы оба виноваты. Наверное, мне стоило уделять тебе больше внимания. Я постараюсь ради тебя, ради Гарри, но я ничего не обещаю, Герми.

Он наклонился и поцеловал ее в висок.

— Мне надо… — он замялся, потому что не мог придумать предлог для ухода.

— Да, конечно, я понимаю, — кивнула она, приходя ему на помощь.

— Ладно. Тогда… пока, что ли?

— Пока.

И он ушел в спальню мальчиков. С того дня они больше не разговаривали.

Это было похоже на четвертый курс: они снова проводили время по двое, только теперь связующим звеном был Гарри, который очень переживал из‑за расставания друзей. Он старался уделять одинаковое внимание обоим, но все чаще предпочитал общество Джинни, потому что Рон был в депрессии, а Гермиона очень тихой. Гермиона же не могла больше думать ни о чем другом, кроме своих снов, которые стали сниться теперь уже каждую ночь, но говорить она о них по–прежнему не могла.