Читаем Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе полностью

Такой результат – воздержание от суждений, когда вы не можете решить, что думать, – назывался эпохé. Подход Аркесилая к вопрошанию сделался в Академии стандартным, хотя Цицерона беспокоило, что греки в конечном счете недостаточно настойчивы.

Цицерон. О природе богов, 1.5.11

Так обстоит дело и с методом (ratio) этой школы философии – все оспаривать и ни о чем не высказывать определенного мнения. Этот метод получил свое начало от Сократа, был возобновлен Аркесилаем, подкреплен Карнеадом и дожил до наших дней, хотя я признаю, что в самой Греции он почти осиротел. Но я полагаю, что это произошло не по вине Академии, а от тупости людей.

Апория против эпохе. Многие ученые признают, хотя и не без оговорок, что скептики были правы, объявляя Сократа своим великим предшественником[229]

. Есть, правда, и такие, кто подчеркивает различия между ними, а некоторые и вовсе полагают, что Аркесилай не унаследовал скептицизм от Сократа или Платона, а всего лишь называл себя последователем Сократа, желая обеспечить собственным построениям респектабельную родословную. На самом же деле, по мнению этих специалистов, он черпал свои идеи у других философов-скептиков, например у Пиррона, подробнее о котором будет сказано ниже[230]. Взаимосвязь между Сократом и скептиками, подобно многим другим темам, затронутым в этой книге, стала предметом обширных научных изысканий, которые невозможно обобщить здесь адекватно. Тем не менее выделим несколько особо интересных и острых моментов.

Во-первых, эпохе не совсем то, чего добивался Сократ. Когда вы воздерживаетесь от суждения скептически, вы не оцениваете его с точки зрения истинности или ложности. Вы просто говорите, что не знаете. Сократ же поступал по-другому. Своими аргументами он подводил собеседников к апории – тупику, – опровергая их притязания на обладание важным знанием. В ситуации эпохе вы не знаете, что делать, потому что зависаете между двумя аргументами, каждый из которых может оказаться верным. В апории же вы не знаете, что делать, поскольку все возможные ответы на вопрос, по крайней мере те, что пришли вам в голову, оказались ложными.

Читатель волен сам решить, насколько большой вес стоит придавать этому различию. С одной стороны, практикующий сократик и практикующий скептик оказываются в сходном положении: что бы вы ни говорили, этого недостаточно. Реакция на подобную ситуацию, будь то реакция Сократа или Аркесилая, тоже однотипна: никогда не сдавайтесь; продолжайте в том же духе; старайтесь усерднее, даже если не уверены, сумеете ли достичь истины. В то же время необходимо констатировать разницу между, с одной стороны, философией, допускающей, что некоторые утверждения верны, а некоторые (большинство!) ложны, и, с другой стороны, философией, которая вообще не делает выводов относительно истинности и ложности. Специалисты, посвятившие себя изучению сократической и скептической традиций, считают, что два рассматриваемых здесь подхода порождают существенно разные состояния ума. По словам Пола Вудраффа, «апория приводит к состоянию эпистемологической фрустрации, а эпохе – к состоянию отчужденности от убеждений»[231]

.


Познаваемость. Кроме того, некоторые ученые усматривают разницу между скептическими и сократическими взглядами на то, может ли что-либо быть познаваемо.

Цицерон. Учение академиков, 1.12.45

Аркесилай говорил, что не существует ничего, что можно знать, даже того, что оставил себе Сократ; все скрыто во мраке, и не существует ничего, что можно было бы отчетливо представить и понять, а поэтому никто не должен ничего заявлять, ничего утверждать, ни с чем не выражать своего согласия и всегда должен воздерживаться от всего необдуманного и ошибочного, становящегося заметным тогда, когда выражается одобрение чему-то ложному или неизвестному, и нет ничего постыднее, чем выражать согласие и одобрение еще до того, как предмет этот постигнут и познан нами.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Революция 1917-го в России — как серия заговоров
Революция 1917-го в России — как серия заговоров

1917 год стал роковым для Российской империи. Левые радикалы (большевики) на практике реализовали идеи Маркса. «Белогвардейское подполье» попыталось отобрать власть у Временного правительства. Лондон, Париж и Нью-Йорк, используя различные средства из арсенала «тайной дипломатии», смогли принудить Петроград вести войну с Тройственным союзом на выгодных для них условиях. А ведь еще были мусульманский, польский, крестьянский и другие заговоры…Обо всем этом российские власти прекрасно знали, но почему-то бездействовали. А ведь это тоже могло быть заговором…Из-за того, что все заговоры наложились друг на друга, возник синергетический эффект, и Российская империя была обречена.Авторы книги распутали клубок заговоров и рассказали о том, чего не написано в учебниках истории.

Василий Жанович Цветков , Константин Анатольевич Черемных , Лаврентий Константинович Гурджиев , Сергей Геннадьевич Коростелев , Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Публицистика / История / Образование и наука
Свой — чужой
Свой — чужой

Сотрудника уголовного розыска Валерия Штукина внедряют в структуру бывшего криминального авторитета, а ныне крупного бизнесмена Юнгерова. Тот, в свою очередь, направляет на работу в милицию Егора Якушева, парня, которого воспитал, как сына. С этого момента судьбы двух молодых людей начинают стягиваться в тугой узел, развязать который практически невозможно…Для Штукина юнгеровская система постепенно становится более своей, чем родная милицейская…Егор Якушев успешно служит в уголовном розыске.Однако между молодыми людьми вспыхивает конфликт…* * *«Со времени написания романа "Свой — Чужой" минуло полтора десятка лет. За эти годы изменилось очень многое — и в стране, и в мире, и в нас самих. Тем не менее этот роман нельзя назвать устаревшим. Конечно, само Время, в котором разворачиваются события, уже можно отнести к ушедшей натуре, но не оно было первой производной творческого замысла. Эти романы прежде всего о людях, о человеческих взаимоотношениях и нравственном выборе."Свой — Чужой" — это история про то, как заканчивается история "Бандитского Петербурга". Это время умирания недолгой (и слава Богу!) эпохи, когда правили бал главари ОПГ и те сотрудники милиции, которые мало чем от этих главарей отличались. Это история о столкновении двух идеологий, о том, как трудно порой отличить "своих" от "чужих", о том, что в нашей национальной ментальности свой или чужой подчас важнее, чем правда-неправда.А еще "Свой — Чужой" — это печальный роман о невероятном, "арктическом" одиночестве».Андрей Константинов

Александр Андреевич Проханов , Андрей Константинов , Евгений Александрович Вышенков

Криминальный детектив / Публицистика
Покер лжецов
Покер лжецов

«Покер лжецов» — документальный вариант истории об инвестиционных банках, раскрывающий подоплеку повести Тома Вулфа «Bonfire of the Vanities» («Костер тщеславия»). Льюис описывает головокружительный путь своего героя по торговым площадкам фирмы Salomon Brothers в Лондоне и Нью-Йорке в середине бурных 1980-х годов, когда фирма являлась самым мощным и прибыльным инвестиционным банком мира. История этого пути — от простого стажера к подмастерью-геку и к победному званию «большой хобот» — оказалась забавной и пугающей. Это откровенный, безжалостный и захватывающий дух рассказ об истерической алчности и честолюбии в замкнутом, маниакально одержимом мире рынка облигаций. Эксцессы Уолл-стрит, бывшие центральной темой 80-х годов XX века, нашли точное отражение в «Покере лжецов».

Майкл Льюис

Финансы / Экономика / Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / О бизнесе популярно / Финансы и бизнес / Ценные бумаги