Метро

Мимо пронеслись несколько мужиков, громыхая жестяными ведрами. Леха дернулся было им вслед, но остановил себя. Определил, наверное, что с упрямыми туристами ему будет интереснее.

— Ваш-то бизнес повеселее, — заметил Гомер.

— Зря ты так, деда, — тот нахмурился. — Брокером не каждый может быть. Тут талант нужен.

— Брокером?

— Ну да. Как я. Как пацаны вон. Брокером. А как это, по-твоему, называется?

Гомер не мог даже предположить. Он был занят: старался не улыбнуться. Но уголки губ все равно тянулись кверху, как он их не насиловал.

И тут вдруг — Артем заметил — переменился. Лицо у него стало холодное и испуганное, как у мертвого. Смотрел он мимо брокера — в сторону куда-то.

— Зря ты, — высказывал ему, оглохшему, Леха. — Говно, между прочим, это кровь экономики. Грибы-то на чем растут? Помидорки севастопольские чем удобряют? Так что — зря.

А Гомер кивнул Лехе посреди фразы на любом случайном слове и бочком, бочком — пошел от него; и от Артема. Артем черкнул его траекторию глазами: увидел, но не понял.

В скольких-то шагах от них спиной стояла тонкая девушка с белыми волосами. Целовалась с мясистым и очень основательным брокером; тот, пока целуясь, сам незаметно ногой отодвигал в сторону свое ведро, чтобы то не отбивало очарования. Вот к ней и полз неуверенно Гомер.

— И что, думаешь, много мы на этом навариваем? — потеряв старика, Леха переключился на Артема.

Гомер подобрался к парочке и мучительно стал выбирать угол, под которым заглянуть милующимся в лицо. Узнал кого-то? Но вмешаться, выдернуть их из поцелуя не смел.

— Те чо? — складками на загривке ощутил его мясистый. — Чо те нада, старый?

Девушка, оторванная от поцелуя, имела лицо распаренное и скукоженное, как присоска у пиявки, которую с руки сняли. Это не то было лицо, не искомое, понял Артем за Гомера.

— Простите.

— Отвали, — сказала пиявка.

И Гомер, померкнувший, но еще не успевший успокоиться, примкнул опять к Артему с Лехой.

— Ошибся, — объяснил он.

Хотя Артем решил ничего не спрашивать: открутишь вот краник со старческими откровениями, а у него еще резьбу сорвет.

— Конечно, не могла… С таким бы ни за что… Дурак старый… — сказал тогда Гомер сам себе.

— А что, в ущерб себе работаете? — спросил Артем у Лехи.

— Ущерб не ущерб… Ганза с каждой поставки половину снимает пошлинами. А теперь вообще… С карантином с этим.

Ганзой называл себя союз станций Кольцевой линии. Транзит любых товаров из всех концов метро шел через ганзейские рынки и сквозь ее таможни. Многие челноки, чем пробираться, рискуя шеей, через все метро, предпочитали довезти свое добро до ближайшего базара на пересечении кольца с радиальными ветками и отдать все местным дельцам. И выручку спокойней было оставить тут же, в одном из банков Ганзы, чтобы не отрезали за нее голову в темных туннелях лихие люди, подглядев удачную сделку. Тех, кто упрямствовал и тащил мимо свой товар сам, все равно облагали сборами. И как бы ни жили прочие станции, Ганза богатела. Во всем метро никто ей был не указ. И граждане ее были этим горды и счастливы; а все остальные мечтали получить ее гражданство.

С середины платформы видна была уходящая в перегон очередь из грузовых дрезин, которых на Рижскую не пускали: брокеры на то были и брокеры, чтобы наперегонки купить товар в северном туннеле и продать в южном. Дальше им кормились уже другие люди.

— Вся коммерция встала, — пожаловался Леха. — Душат предпринимателя, гниды. Монополисты гребаные. Занимается человек честно своим делом, нет же! Кто вот им дал право на нас наживаться? Я спину буду гнуть, а у них брюхо расти будет? Это же угнетение, блин! Дали бы свободно нам торговать, все метро б расцвело!

Артему вдруг стало симпатично, несмотря и на аромат. Захотелось поддержать этот смешной разговор.

— У Ганзы и так нормально все, — сказал он, вспоминая. — Был случай. Пришлось работать на Павелецкой. На кольцевой. Разгребать нужники. К году работ приговорили. Через неделю сбежал.

— Считай, крещение прошел, — кивнул Леха.

— Они все это добро — в выгребные ямы и в шахты. Не снисходили до торговли.

Леха невесело ухмыльнулся.

— Богато живут.

Достал портсигар с нарезанной бумагой, кисет с куревом. Угостил. Гомер отказался, Артем взял. Пристроился к болтающейся под потолком лампочке, уткнулся в буквы, прежде чем закатать в них самопальный «табак». Желтая книжная страница, буквы пропечатаны старательно, оторвана руками, и оборвана по тому краю, который нужен, чтобы самопал курить, а не для того, чтобы с пониманием читать — черт знает что:

И молодую силу тяжести:Так начиналась власть немногих.Итак, готовьтесь жить во времениГде нет ни волка, ни тапира,А небо будущим беременно —Пшеницей сытого эфира.А то сегодня победителиКладбище лета обходили,Ломали крылья стрекозиные…