Метро

Может, вот он, тут лежал, рядом совсем, но без половины головы ему было говорить несподручно. А может, хитрюга, затаился и молчал, не желая, чтобы его нашли.

— Игорь! Зуев! Кто с Зуевым сидел? Который про выживших в других городах… В Полярных Зорях… Которые в Москву сами пришли… Кто с ним сидел?! Зуев!

— Что?

— Байки рассказывал! Что в другом городе где-то еще люди выжили! Что в Москву пришли!

— А сколько на Шиллеровской говна пропадает, ребята, вы бы знали!

— Нет его тут. Эх-кхххх. Нет тут Зуева.

— Что? Ты где? Кто сказал?!

— Нет Зуева. Ганзе его выдали.

— Погоди. Постой. Повтори. Где ты? Ты где, блядь?! Ну скажи, не прячься!

— Ты зачем его ищешь? Друг твой?

— Мне надо знать! Надо знать, что он говорил! Какие люди? Куда пришли? Откуда?! Почему Ганзе?

— Люди, эхххкх. Не из Полярных Зорь. Полярные Зори, бля. Провокаторы про Полярные Зори брешут. Провокаторы. Слухи… Распускают… Это наши… Вернулись… С Рокоссовского. Кхххххь. Наши, ударники… Кх-кх. На стройку века которые… В Балашиху… Оттуда вернулись. Из Балашихи.

— Погоди. Да где ты?!

Скакал, рука в стену провалилась — проем, что ли?! Упал, поднялся; сел, стал к голосу, к натужному кашлю, пододвигаться.

— Красивый город Казань. Мечеть у них замечательная.

— Разбогател бы на этом говне, если бы подряд получить.

— Я сам из Казани! А бабка у меня деревенская. Хайруллины мы по деду. Бабка по-русски даже не могет!

— Ты где? Ты, кто тут про пришлых говорил, ты? Что, Балашиха уцелела? А Полярные Зори как? Погибли?! Не понимаю!

— Молочка, может, в чай?

— Кто знает, что там выжило. Про Полярные Зори провокаторы рассказывают. Кх-кх. Красивая история. Идиоты покупаются. Кх-кх-кх. В Балашихе… Форпост. На поверхности. Там… Радио… Радиоцентр… И с другими городами… Чтобы если… Зуев сказал…

— Что?! Что Зуев сказал?!

— Из садика кто сегодня Танюшу забирает, я или ты?

— Уйди, сатана, не трогай меня. Уйди, уходи, пожалуйста. Я не твой. Меня на небушке ждут.

— Форпост? Наверху? Кто строит, не понимаю! Что за радио?!

— Кхххх… Кхххх…

— Ты где? Говори! Почему радио?!

— А вообще та еще сволота они, фашисты. Мучают человека за так. И говно не учитывают.

— Красные… Красная Линия строит… Кххххь… Наверху… В Балашихе… Спецобъект… Станция… И форпост… Чтобы… Вместо… Метро… Радио… Станция… Людей нагнали…

— В Балашихе станция?! Что за станция?

— Туда людей… С Рокоссовского… А эти… Вернулись… Сами. Кхххххь. Хххххь. Ххххххь.

— Там ловят? Оттуда можно поймать?! А?! А?!!

— Ыыыых… ыыыыых… ыых.

И потерялся человек, и как не бывало. Из тьмы вышел, в тьму ушел. Тряс-тряс Артем живых, уговаривал мертвецов, убеждал, и все без толку.

— В Балашихе! — твердил себе он, чтобы не запамятовать, и чтобы не решить, что весь разговор ему причудился. — В Балашихе. В Балашихе. В Балашихе, в Балашихе!

Теперь нельзя было ни в коем случае умереть. Теперь Артем обязан был выползти из-под этих людей, выбраться из утробы бетонной, родиться заново, залатать все в себе дыры и идти, ползти в эту гребаную, обетованную Балашиху, кто бы там, что бы там ни было.

Он снова встал, взялся за тюбинг, как за мамину руку. Шиллеровскую отрезало. На Кузнецком мосту красные. Не шли сюда пока, наверное, услышав, что туннель завалило; но и к ним было нельзя.

Вспомнил тот провал в стене. Может, межлинейный ходок какой-то? Поскакал вдоль, нащупал… Ткнулся внутрь… Крысы прыснули… Быть бы крысой. Крыса и с выколотыми глазами не потеряется.

Подуло. Пошевелило отросшие волосы.

Как Сашины пальчики его причесали.

Он задрал свои бельма кверху.

Подуло еще раз — нежно и игриво, как мать младенцу — в лицо.

Вцепился пальцами в пустоту, обломал ногти о бетон… И задел железо.

Скоба. Скоба еще. Лестница колодезная. Вентиляционная шахта вверх. Оттуда дует. С поверхности.

— Эээээй!!! — закричал он. — Эээээ!!! Эгей!!! Вы! Вы там! Сюда! Тут выход есть! Выход наверх! Тут шахта! Можно наверх вылезти! Слышите! Вы, уроды! Тут наверх можно!!

— Наверх! Ебанулся, что ли?! — закряхтели невидимые зверолюди.

— Наверх! — крикнул им Артем. — За мной! За мной, уроды!

Они боялись, не верили ему. Не знали, что там есть и ветер, и дождь, и что с первого раза там не умрешь. Надо было пример им подать.

Он обнял ржавую скобу своими круглыми пальцами: скоба пальцам оказалась как раз. Подпрыгнул, подтянул разбитую ногу. Перехватился, подтянулся. Еще. Еще. Еще.

Голова кружилась.

Скользил, срывался, но тут же ловил скобу снова. Не чувствовал разбитую ногу, исхлестанную спину, разодранные руки. Карабкался. Подпрыгивал. Лез.

Глянул вниз — кто-то последовал за ним.

Не зря, значит.

Останавливался на секунду — и дальше. Если сейчас не выберешься, не выберешься никогда.

Неважно, через сколько — вывалился в крошечную комнатку, в зарешеченную будку. Дверь на засове изнутри, засов ржавый. Изодрал окончательно руки, стали кровавой кашей, ржа со ржой перемешались; но пересилил его. Распахнул дверь, выполз на четвереньках, перевернулся на спину. Раннее утро было в мире; поднималось медное солнце.