Метро до Африки

– Охохоюшки! Лучше помолчи, – остановила меня Марфа. – Мать наша, заболев, просила меня: «Пригляди за Леокадией. Слишком она ребячлива, ума нет, может в любую сторону качнуться, еще прибьется к плохим людям… Лучше б ей в обитель пойти и там жить».

Марфа снова взяла трубку.

– Мы никогда монашками не были, ни бабушка, ни мама. Болтают, правда, люди, что Бланки – родственники какого-то колдуна из Германии. Вроде его Петр Первый привез, а ведьмак женился, и его дочь ушла в обитель. Только правды нам не узнать. Одно помню: дар этот по женской линии идет. Меня бабушка с трех лет обучала, по полям с собой таскала, травы показывала, книги читать заставляла. Так потихонечку-полегонечку и получилось. Я очень хорошо понимала: раз талант есть, он для людей. А у Леокадии ничего не было, она в отца уродилась. Тот был хороший человек, но обычный, как все, без внутреннего зрения. Всего лишь год у нас с Лёкой разница, только мне полной мерой отсыпалось, а ей ни крошки не перепало. Лёка умела лишь одно – подделывать чужие голоса, да так ловко, что даже родственники попадались на эту уловку. Леке нравилось дурить односельчан, и она часто подшучивала над соседями. Могла напугать, забасив, как местное начальство, или смешила одноклассников, изображая директрису…

То, что одна из внучек пустышка, умная бабушка поняла очень скоро. Но даже без таланта из Леокадии могла выйти хорошая травница, вот только Лёка не хотела ничему учиться. Подойдет бабушка в четыре утра к девочкам, скажет:

– А ну, вставайте, пора в лес идти, сегодня разрыв-трава зацветает.

И маленькая Марфа мигом вскочит, а Леокадия заноет:

– Голова болит, ножки не ходят, заболела я.

Вот только к обеду болезнь мистическим образом покидала Лёку, и она убегала играть со сверстниками. В конце концов бабушка махнула рукой и оставила внучку в покое. Леокадия, правда, знала простые рецепты, ну вроде того, что от температуры отлично помогает отвар из сушеных ягод малины, но этим ее познания исчерпывались.

В подростковом возрасте Лёка пострадала от молнии и с тех пор стала всех уверять, что может предсказывать будущее, но не хочет этого делать. Такие разговоры очень не нравились матери, она всегда останавливала дочь, приговаривая: «Не болтай, лучше учись». Но Леокадия не желала совершенствоваться.

А Марфа все шла вперед. Она даже стала во многом сильнее матери, вот только исполнить волю родительницы в отношении сестры не сумела…

Перед смертью мама позвала к своей кровати дочерей и сказала:

– За Марфу я спокойна. А вот о Леокадии душа болит. Нет в тебе, дочка, стержня. Ты способна как к хорошему, так и к плохому, куда тебя позовут, туда и завернешь. Слабая очень, да и капризная, своим желаниям потакаешь, они тобой управляют. Лучше в монастырь иди. Пообещай, что выполнишь материнский наказ.

– Хорошо, – закивала Лёка.

– На иконе поклянись, – велела мать.

Леокадия сняла со стены образ и поклялась.

– Ступай, – приказала ей мать. – А ты, Марфа, останься, есть разговор.

Когда Лёка выскользнула за дверь, мама прошептала:

– Марфа, ты за нее отвечаешь. Наделает ведь глупостей, наломает дров. Ох, есть у меня нехорошее предчувствие… Леокадии необходимо идти в обитель, там ее удержат от разрушительных поступков. Иначе беда, люди по ее вине погибнут, не спастись ее душе.

Марфа заверила мать, что исполнит ее волю. После похорон Леокадия подошла к сестре и спросила:

– Как деньги делить будем?

– Ты о чем? – поразилась Марфа.

– Зачем меня маменька из комнаты выгнала? – прищурилась Лёка. – Тебе про захоронку сообщила!

– Все богатство на виду. – Марфа обвела рукой комнату. – Гляди: книги, мебель да посуда.

– Теперь нас двое осталось, – напомнила Лёка, – некрасиво одной себе деньги грабастать.

– Можешь весь дом по камню разобрать, все равно ни копейки не найдешь, – воскликнула Марфа.

– Врешь, – не успокаивалась Лёка. – О чем тогда вы шептались, если не о захоронке?

– Мама велела за тобой приглядеть, – призналась Марфа, – просила напомнить тебе об обещании уйти в монастырь.

– Нет, – фыркнула Леокадия, – я в город уеду.

– Ты на иконе поклялась!

– И чего? Теперь сгнить тут? – скривилась Лёка. – У нас даже радио нет! Короче, забирай себе дом, мебель, козу, корову, книги, а мне выдай деньги.

Всю ночь сестры спорили, а к утру разругались окончательно. Лёка, наплевав на волю покойной ма­тери, продала корову и с вырученными деньгами отправилась в Москву. Марфа осталась лечить людей в родной деревне.

Последующие годы от Лёки не было ни слуху ни духу. Она не писала сестре, не навещала ее – пропала в столице, словно утонула. Но Марфа чувствовала: Леокадия жива, и молилась за ее душу.

Однажды ночью Марфе приснился сон. Она открывает дверь, а на пороге стоит Лёка с маленькой девочкой. Сестра протягивает ребенка Марфе, пытается что-то сказать, но не может, с ее рук на землю падают капли крови. Лёка вся перепачкана ею, и от нее ужасно пахнет – так воняет разлагающаяся под полом крыса.