Читаем Метромания полностью

– С водой тут проблем нет, – примирительно просветил новичка проводник. – Можно вообще на поверхность не выходить – от жажды не сдохнешь. Во всех бункерах – действующий водопровод: хоть пей, хоть ванну принимай, полно артезианских скважин, да еще и огромные запасы в чанах – между прочим, постоянно автоматически обновляющиеся. На худой конец можно и из крана в любом гальюне напиться. Она там, правда, ржавчиной отдает, но захочешь пить – пойдет за милую душу.

– А что, тут есть туалеты?

– Здесь конкретно нет. Но на перегонах между станциями через каждые пятьсот метров – гальюн. Про совсем новые участки, которые в последние десять лет пробили, точно не скажу – не на всех бывал, а на прежних – железно. Обязательная деталь была и при проектировании, и при строительстве. Люди ж при угрозе ядерного взрыва в метро должны были прятаться – не срать же им прямо на рельсы… Ну, чего, отдышался? Дальше нормально будет. Вентиляция как надо работает.

Через четверть часа они были на месте, или, как выразился проводник, у Митрича дома. Обитал безногий в небольшой пещере со сводчатым потолком, отгороженной от длинной и широкой галереи покоробившимися от влаги сколоченными фанерными щитами.

В похожей на келью освещенной яркой лампочкой каморке стояли топчан, стол, обшарпанное кресло без подлокотников и сооруженное из узких неструганых дощечек подобие этажерки для книг. Макс пробежал взглядом по корешкам: Достоевский, Лесков, Чехов, альбом с репродукциями «Шедевры Третьяковки», «Атлас автомобильных дорог России»…

Митрич лежал на топчане, укрывшись бурым одеялом с поперечной черной полосой. Точно такое, вспомнил Макс, было на лежанке у электрика метро Степана Петровича. Хозяин выпростал из-под одеяла руку и, чуть приподнявшись, протянул ее Кривцову:

– Извини, что сам не встретил, заболел вот некстати. В обед, когда с Виктором виделся, еще ничего себя чувствовал, а домой спустился – и расклеился.

Рука была горячая и сухая.

– У вас высокая температура, – озабоченно сдвинул брови к переносице Макс.

– А-а-а, да, мне же лейтенант говорил, что ты доктор, – хохотнул Митрич, но тут же зашелся долгим бьющим кашлем.

Откинулся на подушку он совсем обессилевшим: бескровные губы, крупные капли пота на лбу.

– Судя по всему, у вас не бронхит, а пневмония. – Макс подошел к топчану и присел на край. – Нужно серьезное лечение. Антибиотики, лучше в уколах.

– А ты доктор какой специальности? – В глазах Митрича мелькнула веселая искорка. – Ну, чего лечишь? Желудок там, сердце…

– Я стоматолог.

– Оно и видно. Ниже зубов, значит, в организм не спускаешься? Да ты не обижайся, это ж я так. Туберкулез у меня – вот тебе и весь диагноз.

– Но ведь и это сейчас лечится, даже в самых запущенных состояниях.

– Ну, это там у вас, в цивилизации, – боднул головой вверх Митрич и успокоил: – Ты не переживай, я поднимусь. Денька два-три отлежусь, таблетки поглотаю – и поднимусь. Это я простыл немного, вот чахотка голову и подняла. Вообще-то, она у меня тихая, с пониманием, особых хлопот не доставляет – так, точит легкие потихоньку, как моль сукно. Когда еще все-то сожрет. Ты вот что, парень, отдохни немного, перекуси. Вон там, на столе, у меня консервы, хлеб, колбаса, а потом тебя Колян к одному человеку проводит. Когда лейтенант мне про дело твое рассказал, я тут кое-кого порасспрашивал… Один из наших видел, кто девчонку на рельсы тащил. Больше того: он видел, кто еще это видел.

– Кто? – Макс подался вперед и судорожно вцепился пальцами в одеяло.

– Две тетки-дефектоскопщицы. Да он сам тебе все расскажет.

– А показания в милиции он согласится дать?

– А будут его показания силу-то иметь? Бомжа метровского, у которого ни паспорта, ни вообще какой другой удостоверяющей личность бумажки… Вот тетки – это да… Ну, все, устал я. Давай ешь, а потом – к Нерсессычу. Где на ночлег устроиться, сам решай. Хочешь, у Симоняна оставайся, хочешь – у Коляна, а хочешь – сюда возвращайся. Вон там, в углу, видишь, тюфячок скатан, внутри и одеяло с думкой есть. Только, когда уходить будешь, свет погаси. А то с утра горелой пластмассой пахло – должно, замыкает где-то. Проводку-то в наши квартиры Колян вел, а из него электрик… – Митрич сделал слабый взмах рукой. – У соседей, говорят, профессионал есть, но мы его просить не хотим. Мы тут не любим у других одалживаться…

Макс невольно втянул голову в плечи. Ему показалось, Митрич дает понять, что, прося Коляна его встретить и убеждая этого самого Нерсессыча поговорить, он отступил от своих правил. Отступил ради незнакомого, попавшего в неприятную ситуацию, но в целом вполне благополучного «хлыща с земли».

Гранта Нерсессыча Макс и Колян застали за работой. Старик сидел за большим столом, заваленным какими-то папками, блокнотами, и при свете яркой лампочки, вкрученной в цоколь настольной лампы без абажура, что-то строчил на верхнем листе хорошей бумаги для принтера. Рядом лежала стопка таких же – пока девственно чистых.

– Грант Нерсессович, вот, привел… Это знакомый Митрича, – уважительно обратился Колян к хозяину «кабинета».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза