Метрополис. Индийская гробница

Брингеру казалось, что воздух вокруг него задрожал. Он сидел, затаив дыхание, и бессмысленно смотрел на двух людей, сидевших друг против друга и осыпавших друг друга проклятиями и ругательствами. Он уже не слышал над своей головой слов Рамигани и по временам тряс головой, как бы желая отделаться от досаждающего шёпота. Предложения и требования сыпались подобно граду. Бен-Гассан совершенно, казалось, обезумел: он бросил на пол свои очки и топтал их. Оба кричали и пламенели. Худощавые руки Гассана превратились в лапы коршуна. Его тысячу раз повторявшееся — «нет», делалось все неистовее. Он вертелся и качался на месте, как танцующая кобра.

И, вдруг, замолк. Как будто очнувшись, усмехнулся и отер рукавом бурнуса, струившийся с лица пот.

— Пусть будет, как ты сказал, благословенный, — сказал он любезно.

— Раджа встал, и посмотрел на Брингера с особой усмешкой.

— Ну, что? — спросил тот. — Сторговались?

— Да. За два с половиной миллиона… Смешная цифра. Но легче раскусить гранитный орех, чем сломить упрямство этого отпрыска пророка. Я чувствую, точно меня колесовали. Сегодня ночью я буду спать мертвецким сном. Пойдемте. Вероятно, уже полночь!

Бен-Гассан проводил их до дверей своего дома. Раньше расставанья, Бен-Гассан подошел к Брингеру и сунул ему в руку маленькую некрасивую ракушку…

— Возьми это, друг моего друга, на память о своем слуге Магомете Бен-Гассане. Да будет прославлено твое имя!..

— Язык моего друга нем, но его сердце благодарит тебя с красноречивостью влюблённого.

Брингер сунул ракушку в карман и направился к своему слону. Бен-Гассан остался стоять у входа и глядел им вслед.

Когда они сидели в лодке и плыли по темной глади озера, раджа вдруг круто повернулся к Рамигани:

— Слушай, отдай мне камни, что ты украл у мусульманина. Они в сущности мои…

— Я ничего не украл у него, — произнес тот.

— Нет? В таком случае ты дурак, Рамигани!

Слуга молчал. Раджа повернулся к Брингеру.

— Вы уже рассмотрели то, что старик вам подарил?

— Ракушку?!

— А его содержимое?

— Содержимое?

— Неужели вы думаете, что Магомет Бен-Гассан дарит ракушки?!

Брингер достал ракушку из кармана и открыл ее. В ней был камешек, величиной с миндалину.

— Позвольте-ка!..

— Пожалуйста.

— Раджа взял осторожно камень и положил его на ладонь.

— Нет ли у вас карманного фонарика?

— Есть.

— Позвольте-ка на минутку?!

Брингер достал фонарик и нажал на кнопку.

Раджа внимательно разглядывал камень, дал ему поиграть под лучом фонаря и затем вернул камень!

— Звездный сапфир! Поздравляю вас — прекрасный камень!

— Что же это значит?

— Должен признаться, что этот сапфир наводит на размышления. Это — вернейший признак, что Магомет меня надул. Впрочем, я должен был бы предвидеть это… Берегите этот камень; с трудом можно найти другой, который бы мог сравняться с этим…

Брингер не отвечал. Он вспомнил свою жену. Она любила сапфиры, и она будет его носить. Он спрятал камень в боковой карман и погладил это место, как будто там находилась часть Ирен.

Распростившись с раджей, он вошел к себе, и первое, что увидел — была Мира, сидевшая в углу комнаты. Ее взгляд и улыбка были наполнены отдающейся любовью.

— Дитя мое! Моя маленькая сестричка, — произнес еле слышно Брингер, — какие вести ты мне несешь?

— Это! — сказала она, открывая ладонь руки и поднимая ее к нему.

В ее коричневой, узенькой руке был маленький платочек. Брингер схватил его.

Это был платочек его жены.

8

Брингер держал платочек в руках, точно маленькую, белую птичку, слетевшую к нему. Он сел на ближайший стул и погрузил свое лицо в душистую, нежную ткань. Он вдыхал в себя, упивался ароматом, облекавшим его жену. Он приложил платочек к своим губам и чувствовал жжение в веках глаз. Хотелось бессмысленно смеяться и кружиться. Он сидел — маленький, съежившись и делал героические усилия сдержать подступающие рыдания.

— Подойди ко мне, дитя, — сказал наконец Брингер и протянул руку.

Девочка подошла сразу же, с безвольным послушанием.

— Скажи мне, где она?

— Здесь, но дворце, саиб. Над западными воротами живет она; у неё много красивых комнат.

— Говорила ты с нею?

— Да, саиб!

— Она сама дала тебе этот платочек?

— Да. Для тебя.

— Почему же она не написала ни одного слова?

— Саиб, мои уши и уста вернее куска бумаги. Если бы я по пути умерла, — а если б я не вернулась, то была бы мертвой, — то и ее слова умерли бы вместе со мной. Бумажка с написанными словами говорит еще и тогда, когда посланный — мертв.

— Неужели смерть сторожила тебя на твоём пути?

— Смерть всегда недалека, — ответила Мира спокойно.

— Конечно, для всякого человека. Но ты еще ребенок, и не должна была бы ее бояться.

— Я и не боюсь её!

— В широко раскрытых глазах Миры светилась почти строгость.

— Я знаю. Ты доказала мне это. Жизнь страшит тебя больше… Моя сестричка, если я и моя жена, ради которой я нахожусь здесь, в этой стране, выберемся отсюда, то мы тебя попросим следовать за нами, и ты опять научишься любить жизнь.

— Да, саиб, — ответила Мира, без надежды в голосе и во взгляде.

— Хочешь ты сказать мне, что сказала мне моя жена?