Метрополис. Индийская гробница

— Мы долго говорили. Сестра по-видимому сочла меня сумасшедшей. Она посоветовала мне поручить временно уход за тобой кому-нибудь другому. Я в свою очередь убеждала ее, что я, слава Богу, совершенно здорова и что половина девятого она же сама умоляла приехать к ней и поддержать ее в ее тяжелом несчастье! В ответ на это, она поклялась, что ничего не знает и что все это, по меньшей мере, странно…

— Бедная! Воображаю, как ей хотелось бы постигнуть эту мистификацию!

— Этого хотелось и мне. Я дала отбой и позвонила домой. Отвечал Франц. Да, какой-то господин заходил к нам, ушел и опять был позван обратно, по твоему поручению.

— В ответ на мой вопрос о чужом, Франц сказал только, что он чужеземец, говорящий с странным акцентом. Я просила его не предупреждать ни тебя, ни чужого о нашем разговоре и поспешила домой. Когда я приехала, ты уже минут с десять как уехал.

— Милая! Очень ты напугалась?

— Я не знаю, правильное ли это слово? Я знаю только, что я бессмысленно стояла у твоей постели, глядя на смятую подушку. Франц говорил мне что-то, но я его не понимала. Лишь постепенно стал разъясняться мне туман его слов… важные дела… внезапный отъезд… по телеграфу подробное объяснение завтра… Ты не должен забывать, что я тебя оставила после кризиса, в освежающем, бодрящем сне и теперь вдруг узнаю, что ты поднялся и ушел с неизвестным, не оставив мне ни одной строчечки…

— Я пытался это сделать, но безуспешно.

— Теперь я знаю это, но тогда… Я просила Франца повторить мне несколько раз все подробности твоего странного отъезда. И как раз в тот момент, когда я решала про себя, что предпринять и готовилась уже позвонить в полицию, раздался звонок. Франц бросился к дверям. Я не могла ступить ни шагу. Время до его возвращения, казалось, бесконечным. Наконец, он вошел, зажёг свет и доложил: «Его Высочество, раджа Эшнапура».

— Как?

— Так как ты изумлен, то я знаю, что ты меня понял!

— Раджа приходил к тебе?

— Да!!

— В тот самый день, когда я уехал?

— Около полуночи!

— Впрочем, я ведь обещал не удивляться ничему…

— Милый! Он стоял в дверях, одетый по последней европейской моде, улыбаясь. «Прошу тысячу раз извинить меня за беспокойство, но я считаю, что никакой час не поздний, для того, чтобы сообщить вам о вашем муже. Он вполне здоров, окружен отличным уходом и добровольно едет в Индию, где, я надеюсь, он воздвигнет сооружение, которое затмит все мировые чудеса прежних веков».

— Откуда вы это знаете? — спросила я, забывая все правила вежливости. «Он делает это по моему поручению», ответил раджа в высшей степени любезно. — Так значит по вашему поручению мой муж был вытащен из постели в подобном состоянии, которое может быть стократ опаснее только что минувшего кризиса? А то, что я обманным образом была вызвана из дому, это тоже сделано было по-вашему поручению? — спросила я, не приглашая его садиться.

— Да, и то и другое. В известном отношении плохо, что вы опоздали на поезд. Если бы вы, согласно моему плану, приехали бы к вашей сестре, то вы бы встретили перед ее домом человека, который бы отдал вам письмо, с настойчивой просьбой прочесть его. Тогда вы узнали бы все то, что теперь я принужден объяснять вам устно.

— И он рассказал мне все, все подробно. И знаешь, не смейся надо мною, милый, я успокоилась, и стала думать о том, что ты собираешься строить. Это не честолюбие — ты знаешь это! Но когда индус рассказывал о своих планах и желаниях, я поняла, что он тебя любит, твои работы, твои мысли, твою душу… И я в душе почувствовала жалость к нему, потому что я была богаче его — у меня была твоя любовь… Когда он кончил, то я сказала ему, что хорошо его поняла, но одного не в состоянии охватить: таинственности, в которую он счел нужным облечь всю эту историю. По-моему, всего этого не нужно было бы. Тебя, наверное, увлекла бы грандиозность задачи, и, конечно, не я стала бы удерживать тебя!

— «Я знаю это, — отвечал раджа и посмотрел на меня. — Не может быть и речи о том, будто я хотел разлучить вас с мужем путем каких-либо хитростей или таинственных манипуляций. Но дело в том, что мне необходимо, как можно скорее, оторвать вашего мужа от Европы, иначе он не в состоянии будет выстроить индийской гробницы. Его душа, его чувства, хотелось бы сказать, его кровь, должны наполниться Индией, ее душой, ее кровью. Он должен забыть Европу. Поэтому я не хочу, чтобы вы ехали с ним. Пока вы с ним, и Европа будет там — таинственная, могучая, жизнерадостная и смелая, та — что никогда не теряет под собою почвы и не знает безумия страха. Вы умная женщина, вы не захотите, чтобы слава вашего мужа померкла».

— Это он очень ловко придумал, — должен был согласиться Брингер.

— Да, но я не уступила тебя так легко. Я сказала ему: «еще больше чем художника, люблю я человека, Михеля Брингера, и хотя я не сомневаюсь, что ему хорошо, тем не менее я считаю, совершенно невозможным жить более или менее продолжительное время без него и не зная того, как ему живется!»