Меценат

Меценат не только сам устраивал пиры, но и охотно откликался на приглашения своих друзей. Гораций сохранил поэтическое описание званого обеда у некоего богача Насидиена Руфа, слывшего большим гурманом, на котором присутствовал Меценат с несколькими друзьями и поэтами своего кружка[349]. Пир начался, как и положено, с закуски и вина:

Вепрь луканийский при южном, но легком пойманный ветре —Так нам хозяин сказал. Вокруг же на блюде лежалиРепа, редис и латук — все, что позыв к еде возбуждает:Сахарный корень, рассол и приправа из винного камня.Только что снят был кабан; высоко подпоясанный малыйСтол из кленового дерева лоскутом пурпурным вытер,А другой подобрал все отбросы, какие могли бы

Быть неприятны гостям. Потом, как афинская деваСо святыней Цереры, вступил меднолицый гидаспецС ношей цекубского; следом за ним грек явился с хиосским,Чистым от влаги морской. Тут хозяин сказал Меценату:«Есть и фалернское, есть и альбанское, если ты любишь»[350].

Затем гостям были предложены различные птицы, устрицы, палтус и камбала, приготовленные так, чтобы никто из гостей не понял их вкуса и не узнал, что они едят[351]. Когда же всё выяснилось, хозяин решил удивить присутствующих еще одним кулинарным шедевром:

Тут принесли нам мурену, длиною в огромное блюдо:В соусе плавали раки вокруг. Хозяин сказал нам:

«Не метала еще! Как помечет, становится хуже!Вот и подливка при ней, из венафрского сделана маслаПервой выжимки; взвар же — из сока рыб иберийскихС пятилетним вином, не заморским, однако, а здешним.А уж в готовый отвар и хиосского можно подбавить,Белого перцу подсыпать и уксуса капнуть, которыйВыжат из гроздий Метимны одних и, чистый, заквашен.Зелень дикой горчицы варить — я выдумал первый;

Но морского ежа кипятить непромытым — КуртилийПервый открыл: здесь отвар вкусней,чем рассол из ракушек»[352].

Однако гостям не удалось отведать этого замечательного блюда, так как сверху на обеденный стол рухнул пыльный балдахин. Хозяин чуть не расплакался, но его утешили друзья. Когда же он, ненадолго отлучившись на кухню, вернулся, то

Следом за ним принесли журавля: на широком подносеРознят он был на куски и посыпан мукою и солью.Подали печень от белого гуся, что фигами вскормлен,Подали плечики зайца — они ведь вкуснее, чем ляжки.

Вскоре увидели мы и дроздов, подгорелых немножко,И голубей без задков…[353]

Вот такими были пиры, которые посещал Меценат со своими товарищами.

Где же жил сам Меценат и где он устраивал свои грандиозные пиры? Безусловно, он жил в Риме, а дом имел на Эсквилинском холме. И надо сказать, что среди семи холмов Древнего Рима самую недобрую славу стяжал именно Эсквилин. Этот холм издавна служил кладбищем для рабов и бедняков[354]. В специально вырытые колодцы (puticuli) без разбора сбрасывали трупы нищих, бродяг и рабов вперемешку с мусором и отходами. При археологических раскопках в 70-х годах XIX века здесь было обнаружено около семидесяти пяти таких прямоугольных колодцев (4 на 5 метров), представлявших собой глубокие шахты, стены которых были выложены каменными плитами. На Эсквилине также нередко проводили казни, и трупы казненных сбрасывали в эти же колодцы, исторгавшие жуткий смрад разлагающейся плоти. При сильном ветре удушливые испарения, постоянно окутывавшие Эсквилин, опускались на город и несли с собой заразу и болезни[355].

Поэт Гораций от имени бога Приапа так описывал это страшное место, которое привлекало не столько стаи воронов и голодных бродячих собак, сколько разного рода колдуний и ведьм: