Меж двух миров, Некоторые аспекты чеховского реализма

Очень любопытный пример, соединивший в себе, казалось бы, взаимоисключающие качества.

С одной стороны, своей необычностью это ситуативное сравнение тяготеет к самовыделению, к превращению в относительно замкнутую и самодостаточную микроструктуру.

С другой стороны - исходная часть сравнения столь неопределенна, расплывчата, что в сознании читателя не возникает цельного зрительного образа. Неведомое живое существо лишено конкретных, зримых черт. Воспринимаются только жалобное гудение и, как ни странно, - пустая бутылка, которой манипулирует это "что-то живое" в гипотетической ситуации и которая явно "перевешивает" по причине своей привычной осязаемости. Описанные разнонаправленные векторы "сил" и создают особое динамическое напряжение данного образа, данного ситуативного сравнения.

И это не случайный эпизод в творческой эволюции писателя.

В рассказе "Учитель словесности" (1894) обнаруживаем типологически близкое явление:

"Тяжелая злоба, точно холодный молоток, повернулась в его душе, и ему захотелось сказать Мане что-нибудь грубое и даже вскочить и ударить ее" [С.8; 331].

В этом ситуативном сравнении, тяготеющем по форме к обычному сравнению ("как холодный молоток"), также совмещаются разнонаправленные художественные векторы. Писатель связывает воедино несколько абстрактную, лишенную зримости, осязаемости, "тяжелую злобу" и - "холодный молоток" (общим основанием здесь становится "тяжесть"), которые "поворачиваются" в душе героя и передают болезненное, неприятное ощущение, сопоставимое с неуклюжим движением чего-то чужеродного "внутри".

Как и в случае с примером из рассказа "Студент", в сознании читателя возникает образ знакомого, конкретного предмета - именно он выразил суть процесса. С.108

Рассказ "В усадьбе" (1894) также содержит пример подобного рода. Описывая ощущение Рашевича, только что поставившего себя и своего гостя в нелепую, оскорбительную ситуацию, автор использует вполне конкретный образ "из другой оперы":

"- Нехорошо, нехорошо... - бормотал Рашевич, отплевываясь; ему было неловко и противно, как будто он поел мыла. - Ах, нехорошо!" [С.8; 340].

Естественно, что и здесь "перевешивает" гипотетическая ситуация - в силу своей яркой анекдотической выразительности.

Своим комизмом, даже - гротескностью это ситуативное сравнение заставляет вспомнить чеховскую юмористику, хотя рассказ в целом достаточно серьезный.

И все же Чехов находит нужным на той же странице еще раз повторить найденную удачную формулу:

"Придя к себе в комнату, Рашевич стал медленно раздеваться. Состояние духа было угнетенное, и томило все то же чувство, как будто он поел мыла. Было стыдно" [С.8; 340].

Это повторение ослабляет "концентрацию" первого ситуативного сравнения, наделенного признаками микроструктуры. Ослабляет ее и то обстоятельство, что она впервые приведена в ремарке повествователя, разбивающей прямую речь Рашевича.

Карикатурность, нелепость поведения героя входит здесь в авторский замысел. Что подтверждается еще одним анекдотичным сравнением:

"Во сне давил его кошмар. Приснилось ему, будто сам он, голый, высокий, как жираф, стоит среди комнаты и говорит, тыча перед собой пальцем:

- В харю! В харю! В харю!" [С.8; 341].

Описанная тенденция, имеющая соответствующую параллель в сравнениях обычной формы, не уходит из чеховских текстов и в дальнейшем.

В таких произведениях, как "Три года" (1895), "Убийство" (1895), в которых некоторая монотонность и однообразие, неяркость используемых форм повествования отвечают монотонности и однообразию воссоздаваемой жизни, мы не найдем необычных ситуативных сравнений, имеющих концептуальный смысл.

Зато они обнаруживаются в других произведениях, написанных в то же время.

Рассказ "Ариадна" (1895) дает два очень характерных примера.

Вот Шамохин узнает об амурных отношениях Ариадны и Лубкова:

"Я похолодел, руки и ноги у меня онемели, и я почувствовал в груди боль, как будто положили туда трехугольный камень" [С.9; 116].

Эта гипотетическая ситуация типологически (и даже - "геометрически") близка уже описанной, из "Учителя словесности" и заставляет вспомнить "холодный молоток", повернувшийся в душе героя.

Другой пример предъявляет гипотетическую ситуацию иного типа: "Но я человек нервный, чуткий; когда меня любят, то я чувствую это даже на расстоянии, без уверений и клятв, тут же веяло на меня холодом, и когда она говорила С.109

мне о любви, то мне казалось, что я слышу пение металлического соловья" [С.9; 112].

Сравнение, достаточно прозрачное по смыслу и вызывающее достаточно конкретный и скорее - зрительный, нежели звуковой образ.

Интересен этот пример еще и тем, что Чехов вновь начинает активно использовать формы с "казалось", которые на протяжении семи предшествующих лет были почти полностью вытеснены конструкциями с "как будто", "точно", "как бы" и "словно".