Меж двух орлов

Поздно вечером, когда девушки остались в своей светелке одни, Мирослава снова долго не могла уснуть. Нянькины слова никак не шли из головы. И верилось, и не верилось, что такое бывает в жизни. С одной стороны, погане – разве можно ожидать от ни чего-нибудь хорошего? С другой – да разве отец допустил бы такое непотребство на границах своих земель?! И другие шляхтычи, разве стали торговать бы с ядзвинами, покупать у них товар и продавать свое? Не верится.

– Мироська! Мироська! Спишь? – Громкий шепот сестры разогнал раздумья.

– Нет, так только, задумалась.

– О ядзвинах? Тоже думаешь, правду ли нянька рассказала? Про девиц, копыта и все такое.

– Не знаю. Марысю, ну ты сама посуди, мы же на самой границе сидим, а девки со двора не пропадают.

– У нас не пропадают, а где-то – пропадают, – резонно заметила Марыся. – Мне больше вот что интересно, они их в жертву приносят до того как, или после?

– После чего? – переспросила Мирослава, не поняв.

– Ну вот, опять! – Возмутилась сестра. – Правду мать говорит, скоро шестнадцать, а ты – дите дитем. После того, как попользуют, само собой.

– Так а зачем им тогда девицу сманивать, если их богам все равно? – Мирося на миг задумалась, но тут же фыркнула. – Спи, Марыська! Вот в ком отец не ошибся, так это в тебе. Замуж тебе пора, а то все мысли вокруг непотребства какого-нибудь крутятся.

– А тебе самой разве не интересно?

– Да ну, я если еще о таком думать буду, вообще не усну. Хватит мне нянькиных сказок, свои придумывать не хочу.

Завернувшись назло сестре поплотнее в одеяло, Мирося сделала вид что спит. Марылька, поворочавшись немного, уснула. Слышно было, как она по-детски сопит носом. А к Мирославе сон не шел. Каждый раз, когда глаза сами начинали закрываться, перед глазами стояла картина летних хороводов. Казалось, закрой глаза, и чужие руки потянутся к тебе, чтобы вырвать из круга подружек, умчать незнамо куда…

Перед самым рассветом Мирося наконец-то не выдержала и встала с постели. В щелочку между ставнями пробивался свет. Значит, рассвет уже скоро. Не удержавшись, Мирося выглянула через щелочку во двор и увидела братьев, собирающих удочки.

– Гжесю! Гже-есю! – Мирослава высунула голову из окна и помахала брату. – Подождите, я сейчас спущусь.

И, не давая брату времени возразить, скрылась в окне.  Она уже не слышала, как Лукашик – младший брат – недовольно проворчал.

– Ну во-от, жди теперь ее. Весь клев упустим. И вообще, Гжесю, зачем мы ее с собой тащим? Уже и не порыбачить спокойно, без баб.

– Э-эх, ты! – Старший брат со смехом взъерошил подростку непокорный чуб. – Подожди, поотдает отец замуж наших паненок, сам еще заскучаешь.

– Я? За Мироськой? Ни в жизнь!

– Ну, ладно, ты не заскучаешь, она – заскучает. Родит и будет, как моя Зоська, ко двору привязана до тех пор, пока дите молоко сосет. Пусть потешится, пока еще можно.

На этом разговор прервался под недовольное сопение Лушкаша и радостный смех Мироси, сбегающей с крыльца. Гжегош тоже улыбнулся, глядя, как сестричка пытается одновременно застегнуть на груди телогрейку и расчесать пальцами белокурые косы. Смешная она, их Мироська. И совсем еще девчонка. Может, и прав отец, выбирая такой взрослого и сильного мужа. Но тяжко придется девочке в новой семье.

А, может, наоборот, только их Мирослава в своей привычке ставить окружающий мир с ног на голову и сможет прижиться в новой семье. Марылька – настоящая панна – начала бы реветь, услышь она только имя жениха. И к венцу шла бы с красным носом и опухшая от слез. А этой – все нипочем. Вчера плакала, что отец замуж отдавать собрался, а сегодня уже хохочет, тайком сбегая на раннюю рыбалку.

– Пошли уже, чудо. – Ласково подогнал Гжегош Мирославу. – Я твою любимую удочку взял, с хорошим уловом вернемся.

– Опять ухи наварим! – Обрадовалась Мирослава, которая очень любила наваристую пряную уху.

– Отец велел коптить побольше, – возразил старший брат. – Но, если клев и правда хороший будет, тогда и уху.

– Опять рыба. – Лукаш поморщился. – Третьего ж дня рыбу ели.

– Можешь не есть, – Грегож пожал плечами. – Мяса так и так не получишь, пятница сегодня. Хочешь, попрошу мать оставить тебе котелок пустой юшки? Скажу, во славу Творца похлебать хочешь.

– Дурак, да? – Обиделся Лукаш. И тут же получил хлесткого подзатыльника.

– Та не заговаривайся, малой, когда со старшим братом говоришь!

В лесу некоторое время шли молча. Пуща не любит слишком шумных, особенно по весне. Поэтому по узкой тропке шли, думая каждый о своем. Думы Грегоша явно были о чем-то невеселом, потому что он время от времени хмурился и качал головой. Лукаш все еще дулся, обиженно поглядывая то на брата, то на сестру. А Мирослава просто слушала лес.

Она любила Пущу. Любила иногда сбежать от шумного хозяйства, чтобы посидеть тихонько на холме над одним из озер. Конечно, она знала, что одной в пуще небезопасно, но все равно не могла устоять перед искушением.