Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

В ответном письме от 16 января 1922 г. Бахметев подробно остановился на смысле политики примирения: «Когда я говорю о reconciliation[419]

, или вернее, об «apaisement»[420]

, я имею в виду усталость России от гражданской войны, от гнета террора, от голода и холода; желание спокойствия; реакцию психологическую и бытовую; совокупность настроений, ищущих внутреннего и внешнего успокоения. И вот этот лозунг «внутреннее и внешнее успокоение» и должен явиться центром позиции конструктивного антибольшевизма. Русская заграница должна нести мир, конструктивное творчество, а не заниматься пустым бряцанием жестяными саблями и показыванием кулака в кармане. Но идея успокоения, внутреннего мира связана с осуществлением известных органических перемен. Сформулируйте правильно эти перемены; объясните, что необходимо для того, чтобы Россия вошла в период конструктивности, и выразите желание активно работать, как только эти перемены будут осуществлены. Наталкивайте заграничную государственную мысль на поддержку программ или позиций, формулирующих эти перемены, как реальные условия осуществления того, что нужно как России, так и Европе. Бурцев мне ответит, что он все это сформулировал, что эпоха конструктивной жизни начнется после свержения и т. д. Но дело не в словах, а в действительности. Официальная антибольшевистская мысль несет войну, а не мир; все отлично понимают, что, захватив власть, заговорщики и милитаристы России не успокоят, а только повторят историю прошлых лет с оборотной стороны. Мировое общественное мнение гораздо реалистичнее и чутче, чем обычно люди думают. Мировая психология интуитивно оценивает реальные отношения вещей и бессознательно подходит к тем же умозаключениям, к которым часто приходите Вы в Ваших, искренних и не стесненных условностями критики среды, письмах. Почему Америка может говорить правильно, а Европа нет. То, что Европе нужна больше Россия, казалось бы, должно заставлять ее лишь больше думать, более интенсивно и более ответственно; подходить к вопросам с более реалистической стороны. Не потому ли Европа мечется и принимает какие-то идиотские решения, что ей буквально не за что уцепиться; потому что она чует в уступках Ленина мощную поступь жизни, а в разглагольствовании русских антибольшевистских групп лишь пустословие и зрячее бряцание»[421]

.

Следующее письмо от 27 января 1922 г. Бахметев начинает знаменательным замечанием: «Я опять у Вас в долгу. Вчера получил Ваши письма от 9-го и 10-го января, а между тем, я не ответил Вам на сборное письмо от 29-го декабря – 3 января. Вы касаетесь таких многочисленных вопросов, что за Вами не поспеешь. Кроме того, я завидую Ключникову, который имеет возможность обдумывать и отделывать свои мысли»[422]

. Можно предположить, что Бахметев этим эзоповым языком говорил не столько об отсутствии времени для написания писем, сколько о несвободе, связанной с его официальным положением посла.

Данное письмо начинается рассуждениями Бахметева о политических группировках: «Мое отношение к политическим группам. Очень трудный и щекотливый вопрос не только в силу его характера. Я привык быть с Вами абсолютно откровенным; конечно, знаю, что Вы меня не выдадите. Трудно ответить по существу. Вы знаете про ответ одного кавказца, который на вопрос, который из двух людей ему больше нравится, ответил: «Оба хуже». Мое отношение примерно соответствует ментальности кавказца. Откровенно говоря, все плохи; я не мог бы идентифицироваться ни с кем. Прежде всего, нет веры, той, о которой Вы так красиво пишете. Есть правая или левая рутина, революционная или реакционная обывательщина. Нет воодушевления, созидательного творчества, даже правильного понимания»[423].