Между мертвым и живым

Въезд на свалку черных металлов прикрывали высокие двустворчатые ворота, покрашенные в хаки. Судя по всему, последнее обновление краски было очень давно. Она приобрела могильно-серый оттенок, вспучилась множеством пузырьков и кое-где лопнула под кавернами ржавчины. Короче, никаких хороших ассоциаций. Сразу понятно — тут свалка.

Из-за ворот выглядывала высокая труба из красного кирпича, лениво коптящая в небо серым дымом. На трубе были цифры, означающие дату ее постройки. Но разобрать можно было только единицу и девятку. Две последние цифры заросли толстым слоем копоти, пробивавшейся через широкую трещину в кладке.

Крохин посигналил. Ворота медленно расползлись в стороны. Прямо по курсу на фоне подножия трубы красовалась гора ржавого лома, состоящего из каких-то перекрученных, покореженных стальных конструкций. Из всего этого эффектно торчал кусок вышки электропередач с белоснежными фарфоровыми изоляторами.

Оперативник проехал мимо этого декаданса в сторону шиферной будки с развевающимся на крыше российским флагом. На синей полосе флага красовался череп со скрещенными костями.

— Интересный тут народ работает, — усмехнулся Комбат.

— Не то слово! — покачал головой оперативник.

Остановив машину возле будки, Крохин вылез из салона, достал сигарету.

С громким скрипом дверь будки открылась, и на пороге появился еще молодой человек с всклокоченными огненно-рыжими волосами, неопрятной, такой же рыжей бородой и в майке, на которой красовался автомат Калашникова.

Этот запоздалый юноша точно увлекался учениями всяких умных людей вроде Бакунина или Кропоткина. И в толстой самокрутке у него — не табак. И будка эта, вполне возможно, когда-нибудь взлетит на воздух вместе со всем содержимым и еще половиной свалки. Да, публика точно веселая.

Кадр из будки пошел к ним. Оказалось, что он заметно хромает на правую ногу. И вообще, такое чувство, что она не работает у него как надо.

— Привет! — проворчал кадр. — Ты тот мент, что звонил утром?

— Да, я тот мент, — ответил Крохин без малейшего смущения.

— Ништяк. Я тебя постарше представлял, если честно. Ой, ты не обращай внимания. Это специальная трава для легких. Иссоп называется!

— Ага. Хороший небось, голландский.

— Отличный иссоп, только не голландский, а наш. Из Чуйской долины! Кто-нибудь хочет легкие подлечить?

— Нет, спасибо, — улыбнулся Комбат.

— О! Меня Костей звать, можно Скелетом. Отсюда и символика на флаге, не имеющая ничего общего ни с пиратами Роберта Стивенсона, ни с анархией — матерью порядка!

— А автомат тогда почему? — спросил Комбат.

Костя криво усмехнулся уголком рта. Ничего положительного в этом проявлении чувств не было.

— Потому что в моем военном билете русским по белому написано: «Оператор автомата Калашникова». А армия оставила по себе неизгладимое впечатление в виде третьей группы инвалидности, осколка в щиколотке и пенсии в полторы тысячи рублей. А почему на флаге триколор? Да потому, что я, дебил отмороженный, до сих пор люблю эту страну. И съезжу в морду любому, кто попытается мне доказать обратное.

Рублев подумал, что зря он навыдумывал про взрыв. У этого типа даже если оружие есть, то оно в порядке и отношение к нему самое трепетное.

— Слушай, Костя, — сказал Крохин, — ты говорил, что остатки машины, на которой столяр из гостиницы разбился, все еще тут лежат.

— Да. Их пока не трогали. Показать?

— Затем и приехали, — ответил Борис.

— Ну, пойдемте, товарищи доблестные милиционеры! — сказал Костя.

Они прошли мимо большого крана, оснащенного электромагнитом для подъема железного хлама, мимо огромного пресса, на котором этот хлам плющили и сжимали в прямоугольные плиты, мимо штабеля этих самых плит.

— Тут куется богатство Родины, — прокомментировал это зрелище Костя.

Машина валялась на боку в основании еще одной здоровенной кучи. Везением можно было считать то, что она как бы торчала из нее — только самая корма скрывалась в груде ржавых железяк да в салон кто-то умудрился затолкать изголовье или изножье железной койки.

— Ну вот и она, — сказал лейтенант.

Борис кивнул, подошел ближе.

Судя по всему, этот «москвич» имел уверенных тридцать лет. То есть в самом скором времени он должен был бы зваться антиквариатом. Но не судьба ему оказалась дожить до этого почтенного звания. Просто гибель, просто старая машина на помойке.

— Я внутрь залезть собираюсь. Ничего на меня не рухнет? — на всякий случай уточнил Рублев.

— Теоретически — не должно. Здесь все плотненько лежит, — ответил Костя. — А на практике — неисповедимы пути Господни. Но если вам интересно мое мнение, то я бы туда залез.

— Вот и я спокойно залезу, — сказал Комбат. Критически посмотрев на свою белую майку, снял ее, отдал лейтенанту. И направился к покореженному «москвичу».

— Монументальный вы человек, — сказал Костя. — И наверняка служивый. Иначе я не объясню, откуда на вас столько отметин.

— И служил, и воевал, — отозвался Рублев.

Первым делом Борис осмотрел днище машины. Оно, ржавое и неопрятное, было даже в нескольких местах дырявым. Дыры, судя по закрывавшей их фанере, были прекрасно известны хозяину.