Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни

Наряду с этим в нас действует «аберрация близости» – то же самое стекло, но перевернутое и создающее обратный оптический эффект. Освоенные объекты желания, вообще любые знакомые стимулы ослабляются мозгом. Мы в разной мере – но неизбежно – охладеваем и теряем интерес ко всему достигнутому, ко всему, чем мы обладаем, к настоящему моменту вообще. Взгляд соскальзывает с него, как будто оно натерто маслом и устремляется в будущее и прошлое. Это не только бытовое наблюдение каждого и философские размышления тысячелетий, сегодня нам известны конкретные нейронные механизмы. К примеру, к дофаминовым нервным клеткам вентральной покрышки проведены тормозящие их нейроны (с медиатором под названием «ГАМК»). Если случается нечто хорошее, но знакомое, они ослабляют сигнал в некоторой пропорции к степени узнавания, снижая количество испытываемой нами радости. Напротив, неожиданное положительное событие вызывает усиленный отклик, в чем и состоит биологическая тайна новизны. Благодаря этим манипуляциям нижняя планка «я имею» расположена гораздо ниже, чем на то есть основания. Мы получаем и могли бы получать из того мига, который проживаем, намного больше радости, чем нам представляется в силу искажений восприятия.

Я хорошо помню, как несколько лет назад понимание этих обстоятельств впервые стало отчетливым внутренним переживанием, озарением, а не просто набором высказываний. Это был сложный период, когда вскоре после разрыва очень долгих отношений я шел на почту забрать какую-то посылку по невзрачным улицам российского города. Впрочем, погода была замечательная: светило солнце, небо было ясное и бездонное, и на поверхность моей памяти, к этому дребезжащему свету, сами собой начали всплывать картины. Вспоминались наиболее яркие и счастливые эпизоды совместного прошлого: как мы едем на велосипедах вдоль пляжа Барселоны, пальмы, море, полная беззаботность и блаженство. Картина просто кинематографическая, чего еще можно пожелать… И какой, казалось бы, контраст с той ситуацией, в которой я был сейчас. Но так ли это? Я присмотрелся пристальнее и осознал нечто принципиальное: этот дивный счастливый образ вмещает в себя эти эпизоды целиком, взятые как некое сконцентрированное единство. Жизнь, однако, всегда проживается лишь как конкретное мгновение, и нелепо сравнивать свой настоящий и действительный момент со сгущенным и искусственно созданным образом. Того, что я видел, никогда не существовало, это был продукт ума, созданный на основании реальных событий.

Чтобы понять, каково различие между мной тогда и сейчас, нужно было попытаться сравнить именно мгновение с мгновением, а не с этими нереальными и отфильтрованными из них конструкциями. Именно так я и поступил: начал разбирать все самое лучшее буквально секунду за секундой, и понял, что секунды эти были хороши, но счастья в каждой из них было не вот чтобы сильно больше, чем в любое иное нормальное и относительно неомраченное мгновение. Все эти велопоездки по Барселоне и сидение на мостовых Дрездена состояли из череды мгновений, в каждое из которых мой ум жил своей обычной жизнью. Я озирался вокруг, мне бывало жарко, я что-то вспоминал из прошлого, думал о чем-то в будущем, чему-то радовался, чему-то немного огорчался: поворот головы, движение ноги, звук, свет, мысль, чувство, плюс-минус – и так без конца. К своему ужасу, восторгу и смятению я понял: когда я направлялся на почту в этот солнечный день и в один из трудных периодов своей жизни, мне было почти столь же хорошо. Лишь искажения восприятия не позволяли этого увидеть, приуменьшая данный миг и создавая гиперболизированные образы былого и грядущего, тем самым производя излишнее страдание из пустоты.

Тогда я обратился и к будущему и ясно, как никогда прежде, увидел, что воображение вновь предлагает мне не реальную жизнь как череду мгновений, как постоянное мгновение, а фальшивый концентрат, который никому никогда не получить. Это мог быть концентрат чего-то хорошего – преувеличенный и раздутый объект желания, огромная «морковка». Это мог быть концентрат чего-то дурного – преувеличенный и раздутый объект избегания, огромный кнут. В обоих случаях, однако, мне предстояло столкнуться не с ними, а лишь с их крошечными и размазанными по секундам подобиями. Чем отчетливее осознавались аберрации, тем яснее виделись действительные масштабы объектов желания и избегания; они были очень невелики.