Между Ницше и Буддой: счастье, творчество и смысл жизни

Конструктивные виды деятельности прошлого, и в первую очередь очищение и настройка своего сознания, обладают мощным накопительным эффектом и присутствуют через него в настоящем. Они в некотором смысле противостоят силе времени и представляют собой ниточку преемственности, на которую нанизаны наши множественные личности, вереницей уходящие вглубь минувших лет. Если немного перефразировать Эпикура, удовольствия бывают приятные и полезные, приятные и бесполезные, приятные и вредные. Не стоит впадать в максимализм и думать, что следует стремиться к исключению последних двух видов. Для них всех, несомненно, есть свое время и место. Искусство состоит в отыскании должной меры, гармоничного баланса между ними, и приоритет, несомненно, должен быть отдан первому типу, так как лишь они обладают выраженным творческим потенциалом и способностью передавать положительный заряд на последующие стадии процесса трансформаций.

Строго говоря, мы, конечно, не унесем с собой в будущее ничего, так как сами будем уже другие, и пропадет не столько собственность, сколько собственник. Тем не менее мы можем сделать это будущее и развернутый в нем момент или лучше, или хуже, позаботившись о том, какое наследство будет туда передано. Предательство себя и своих творческих инстинктов, слабость и расхлябанность лишают текущий миг полноты и счастья, одновременно формируя движущийся вперед разрушительный причинно-следственный импульс. Напротив, верность своим высшим возможностям и работа над собой этот миг наполняют и вместе с тем меняют ко благу сам процесс претерпеваемых нами трансформаций, нашу жизнь и смерть в их единстве.

III. Хайдеггер: смерть как путь к подлинности

Люди всех веков находили разные способы примириться с так называемой окончательной смертью. Наиболее известным в западной культуре фрагментом на эту тему является следующий отрывок из наследия древнегреческого мыслителя Эпикура («Письмо к Менекею»):

«Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют».

Не меньшую популярность имеют слова, приписываемые Марку Твену: «Я не боюсь смерти. Я был мертв на протяжении многих миллиардов лет до своего рождения, и это не причинило мне ни малейшего неудобства».

Эти риторические приемы, несомненно, остроумны, но можно взглянуть на беспредметность страха перед смертью и через призму уже изложенных принципов. С одной стороны, мы понимаем, что каждое мгновение и каждое живое существо подвергаются этой «окончательной» смерти ежесекундно. С другой же они передают вперед причинно-следственный импульс, из которого рождается новое состояние бытия. Так называемая окончательная смерть не меняет в этом отношении ничего и так же передает вперед свою гордую эстафету, из которой рождается нечто новое. Страх перед собственной конечностью и сопротивление ей порождаются когнитивными искажениями, осознание которых имеет множество преимуществ и помимо избавления от бессмысленного страдания.

В своей книге «Бытие и время» Хайдеггер называет бытие-к-смерти ключевой характеристикой человеческого существования, а его продумывание – путем к подлинности. Дело в том, что смерть, как окончательный финал, есть самая своя, наиболее уникальная из всех возможность бытия. В ней нас никто не может подменить: смерть может случиться только с нами; феноменологически, чужая смерть – это вторичное, производное явление. Наша смерть есть то уникальное, неизбежное и наиболее интимное событие, которое никто с нами не разделит, в котором никто не поможет, потому опыт бытия-к-смерти отделяет нас от других людей и обособляет среди вещей сущего мира.

Постижение своей конечности ставит перед вопросом, кто есть мы именно как мы сами, оно позволяет ощутить, пережить нашу отдельность, уникальность, ее продумывание способно впервые открыть наше аутентичное «Я», не вытекающее из других и не могущее в них укрыться от своей свободы. Обнажая нашу независимую самость, она способна утвердить нас как свободных, аутентичных «индивидов», чье существование, чье местоположение во времени и пространстве неповторимо и, следовательно, также самостоятельна и неповторима должна быть наша духовная, мировоззренческая позиция.