Между прошлым и будущим

Пожалуйста, не надо, хотелось закричать мне. Она по собственной воле выстроила чистилище и заставляла меня разделять с ней это заточение. И при этом почему-то считала, что ключ к нашей камере у меня. Может быть, так оно и есть, только я не пребывала в постоянных размышлениях об этом – мне это вовсе не свойственно. Элеонор должна была сама найти выход из тюрьмы, выковать собственный ключ к свободе. Потому что я устала смотреть, как она бьется о непреодолимую стену придуманной жизни, словно мотылек, летящий на свет лампы, о стекло.

– Ты права, – сказала я, намеренно стараясь ранить ее своими словами, чтобы снова зажечь эту искру. – Мне придется отдать эту выкройку, потому что в этом доме она вряд ли кому-то пригодится.

– Мы что, кого-то ждем? – раздался из гостиной голос матери.

Элеонор положила выкройку на буфет, и мы обе выглянули из окна, выходящего на улицу. Перед домом только что припарковался черный «Мерседес», с заднего сиденья которого выпорхнула маленькая девочка в умопомрачительном розовом наряде, сжимавшая что-то в руках. Мы увидели, как мужчина, сидевший за рулем, вышел из машины, взял малышку за руку и они поднялись по ступенькам к передней двери.

– О боже, – произнесла Элеонор, поглядывая на лестницу, словно ища путь к отступлению. Затем она бросилась к двери и распахнула ее прежде, чем неожиданные посетители успели нажать на звонок и понять, что он сломан. Она улыбалась так, как я давно уже не видела, обратившись сначала к маленькой девочке.

– Привет, Джиджи. Вот уж не ожидала тебя так скоро увидеть.

– Вы забыли сумочку. Я нашла ее в своей комнате.

Я узнала старый кожаный мешок, который Элеонор использовала в качестве сумочки.

Мужчина опустил руку на голову девочки, и этот жест вызвал у меня желание рассмотреть их поближе, поэтому я подъехала на коляске к окну. Это было совершенно непроизвольное движение, но оно так много сказало мне об отношении этого мужчины к окружающему миру.

Я видела, как Элеонор пытается вытеснить их на крыльцо, поэтому развернулась и поставила коляску так, чтобы они могли видеть меня через дверной проем.

– Ты не собираешься нас представить друг другу, Элеонор?

Она замерла на месте, и на какое-то мгновение мне показалось, что она откажется это сделать. Но потом отступила назад и открыла дверь пошире.

– Это – Финн Бофейн и его дочь Женевьева. Похоже, сегодня утром я забыла у них дома сумку, когда приезжала забрать машину.

Я поздоровалась с гостями, внимательно изучая мужчину. Я задержала на нем взгляд дольше, чем принято, удивляясь, почему он выглядит таким знакомым. Он был высоким и стройным, как Глен, и я решила, что, наверное, когда-то он был теннисистом или бегуном. Глаза его были необычного серого оттенка. Такие глаза излучают дружелюбие, и кажется, что их легко читать, но только до тех пор, пока вы не познакомитесь с их обладателем поближе. Вокруг него витали темные тени, как и вокруг Элеонор, и я подумала, что, возможно, это и притягивало их друг к другу.

– Это – моя сестра, Ева Хэмилтон, – продолжила Элеонор, и Финн пожал мне руку. Надо сказать, рукопожатие было довольно крепким.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он. Голос его был глубоким, и произношение выдавало коренного обитателя Чарльстона. Моя мать говорила так же. Она использовала это преимущество для привлечения клиентов, заказывавших у нее платья и костюмы, которые она моделировала. В их глазах идеальная речь портнихи придавала ее изделиям дополнительный шик, словно престиж и респектабельность можно было зашить в каждый шов. Однако Финну Бофейну не нужно было демонстрировать свое произношение, чтобы выглядеть внушительно и производить впечатление на окружающих. Его манера держаться и эти поразительные глаза и без того привлекали всеобщее внимание.

Маленькая Женевьева тоже протянула мне руку и пожала ее. Я просто была не в силах оторвать от нее взгляд. Она была похожа на ангела с картин Рафаэля. У нее была нежная бело-розовая кожа и широко расставленные серые, как и у ее отца, глаза, от которых, казалось, ничего нельзя скрыть. Но самое большое очарование придавала ей улыбка, словно говорящая: да, мир несовершенен, но я все равно буду радоваться жизни.

– Рада с вами познакомиться, – произнесла девочка, наклоняясь ко мне, словно хотела получше меня рассмотреть. – Вам подходит имя Ева, – сказала она, склонив голову набок. – А Элеонор сказала, что я могу называть ее Элли, потому что она точно больше похожа на Элли.

Я метнула взгляд на Элеонор. Имя Элли ассоциировалось у меня с моей потерянной сестрой, той, которая заразительно смеялась, имела склонность к безумным выходкам и играла на пианино так, словно музыка была мостом между ней и небесами. Я всматривалась в ее лицо, надеясь, что звук этого имени воскресит дух Элли, но видела перед собой лишь Элеонор.