Между прошлым и будущим

– А вы не считаете, что нам нужно, по крайней мере, посмотреть, что там? Даже если это не ноты, может быть, там что-то, что может пригодиться тете Хелене. Может быть, какие-то вещи, которые будут напоминать ей о тете Бернадетт, и она обрадуется.

У меня в голове не укладывалось, что старуха когда-либо могла радоваться жизни, но я поняла, что имела в виду Джиджи. Тем не менее меня все же обуревали сомнения в правильности наших действий.

– Может, нам стоит просто отдать корзину Хелене, чтобы она сама могла проверить, что там находится?

Светлые бровки Джиджи поползли вверх.

– А вдруг там что-то, что ей не следует видеть? Например, письмо к третьей сестре, где Бернадетт признается, что не слишком любит Хелену, или еще что-нибудь, что ее расстроит, и она будет грустить еще больше? Может, все-таки лучше проверить, что там такое, чтобы, не дай бог, ее не расстроить?

Я закусила губу, взвешивая, чем следует руководствоваться – обоснованным беспокойством Джиджи о Хелене или стремлением не нарушать право человека на неприкосновенность личной жизни. Я, разумеется, считала, что Хелена достаточно сильна, чтобы выдержать потрясение от любых новостей – хороших или плохих, но тут же вспомнила, что, когда Финн обнаружил ее после смерти Бернадетт, она была в плачевном состоянии и не хотела больше жить. Что, если содержимое корзины снова вгонит ее в депрессию? Или, наоборот, принесет ее душе долгожданный мир?

– Ну хорошо, – сказала я. – Давай все-таки посмотрим, что там внутри. И если не обнаружится ничего страшного, тебе придется пойти к тете Хелене и рассказать ей, как ты нашла эту корзинку.

Джиджи слегка съежилась, от чего стала казаться совсем крошечной.

– Хорошо, мэм, – тихо произнесла она.

Я снова медленно сняла крышку, и мы обе заглянули внутрь.

– Что это такое? – спросила девочка.

– Понятия не имею, – ответила я, внимательно рассматривая то, что обнаружилось внутри корзинки. На дне лежали старые фотографии и книга, а сверху – небольшая серебряная шкатулка, почти почерневшая от времени, откидная крышка которой была закрыта на маленькую застежку. Я подняла ее, чтобы мы смогли ее рассмотреть.

– Тут на крышке что-то написано, – сказала Джиджи, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала исходящий от ее волос запах шампуня.

– У тебя есть салфетка?

Она вскочила, побежала в ванную и быстро вернулась с салфетками в руке.

Свернув салфетку, я принялась тереть крышку шкатулки. Закончив, я от разочарования откинулась назад и уставилась на выгравированные там слова:

Az Isteni Megváltó Leányai

– Что это значит? – спросила Джиджи.

– Думаю, здесь написано по-венгерски.

Осторожно поддев застежку ногтем большого пальца, я откинула крышку шкатулки. Я чувствовала теплое дыхание Джиджи на своей щеке, когда она наклонилась, чтобы рассмотреть то, что лежало внутри.

– Это ожерелье?

Я вытащила бусы из черного оникса, на которых висело золотое распятие.

– Это четки. Ты их раньше не видела?

– Видела, но не такие. Тетя Бернадетт всегда ходила с красными и все время молилась.

– Она что, была католичкой?

Джиджи пожала плечами, и я вспомнила, что разговариваю с десятилетней девочкой.

– Не знаю. Они с тетей Хеленой всегда водили нас в церковь, когда мы приезжали погостить. Но на Рождество и Пасху они всегда ходили совсем в другую церковь.

Я вспомнила, что, когда мы были детьми, две пожилые дамы водили Финна в единственную пресвитерианскую церковь на Эдисто, хотя католические церкви Святого Фредерика и Святого Стефана находились через дорогу от их дома. Вполне вероятно, что отец Финна требовал, чтобы они водили сына в пресвитерианскую церковь, несмотря на вероисповедание самих двоюродных бабушек.

Я осторожно убрала тяжелые бусы в серебряную шкатулку и застегнула крышку. Глядя на корзинку, я невольно думала, что печаль и одиночество были прочно переплетены с ее соломенными стеблями. Но может быть, столь невеселые мысли были вызваны моими собственными переживаниями или же тем, что корзинка лежала забытая под кроватью покойной хозяйки.

Я положила шкатулку рядом с собой и вытащила маленькую книжку в обложке из белой кожи.

– Похоже, это Библия, – тихо произнесла Джиджи, словно ей тоже передалась печаль, исходящая от корзинки, как пыль от древних гробниц.

– Так и есть, – сказала я, поднимая книжку так, чтобы мы могли рассмотреть отсвечивающие золотом буквы на обложке: «Священное Писание».

– Ну, по крайней мере, хоть она на английском.

Я открыла обложку, и мы увидели надпись, сделанную красивым почерком с сильным наклоном:

«Моей сестре Бернадетт по случаю моей свадьбы.

12 октября 1940 года.

Магда Катерина Бофейн».

– И дарственная надпись тоже на английском, – добавила я, больше для себя, потому что Джиджи продолжала с интересом посматривать на корзинку. – Может быть, Бернадетт была подружкой невесты и несла это во время свадебной церемонии?

Я подняла глаза и увидела, что девочка с большим интересом роется в корзинке.