Хмурый, организатор похорон Аида в Аиде, Иса входит, с презрением снайпера в отношении куропаток на застывшую за столом, чуть долее надобного для оценки обстановки мгновения, глаза задерживаются на притороченных к векам. По велению доктора, не подчиняется, на стул психиатрического действия. Здравствуй Иса, Бабейфми. Меня зовут Бабейфми. Зачем мне тебя вообще звать? Затем, что нам с тобой предстоит разговор-односторонняя потеха. Мне с тобой не о чем говорить, студень монетного двора. Найдётся, найдётся. Мы станем говорить о войне. Ты же знаешь, что такое война? Разумеется знаю, я сам объявлял её трижды. А что такое война в твоём понимании? Когда убивают. Метко сказано, орёл на другой стороне. Вся эта политика кабинетного флирта, дипломатия бывших магов с теперешними, работа сказочной разведки, вычисление квадратного корня из агентов, змли, в которых при вторжении начинается зима, договоры о синхронной стрижке ногтей в глотку опоздавшего на мирную конференцию, мобилизации подкожных талантов к сокрытию телеграфного провода, тайные связи с жёнами президентов в их же пижамах, линия фронта в лучах пропущенного через двенадцать диоптрий рассвета, атаки на столетние фуражи, плен как он есть, мучения намотанной на колючую проволоку совести, для людей сводятся лишь к одному, их убивают. Тогда, Иса-вместо соска оса, раз ты и без моих объяснений всё понимаешь, я расскажу тебе о другой войне, незримой, но яростной, где не меньше смертей, как если бы Англия двинула свой флот против спящей на облаках Франции. Эта война, сутью которой я хочу взорвать тебе твои рассеянные мозги, идёт давно, с начала времён, так что считай, что это собирательный образ войны. Она близка к той, которую ждёшь ты, как всякую минуту близок рассвет. На ней тоже, идя в атаку, большинство погибает, но только с одной стороны, потому что второй не существует, либо она сидит в совершенном по конструкции вагонфорте, который не снился и фуртреккерам. Она подобно тому, как горстка людей обороняет безлюдную крепость, а армия сминает их одним коллективным воздушным потоком. У них нет надежды, когда совещаются по поводу врага, выливают на него смолу или взрывают греческим, да им уже давно никого не взрывают. И враг, с которым они, таков, не одолеть, не пожертвовав собою. Что же это за дьявольское племя с бронированными крыльями? Этот враг они сами. Иса, при всём безразличии, по-видимому всё-таки любопытного, сразу поскучнел. Серафим бы на его месте, ничего банальнее не произносилось с тех, Каиафа сказал, саддукеи приемники эпикурейцев. Когда человек утрачивает желание поехать на пикник с мамзельками и нажраться там до полоумия, он становится себе врагом, продолжал исторгать трюизмы. Ты, должно быть, не читал Э. Коновалова-толмача небесных бессмыслиц, а он очень хорошо разумел эту войну-волосы растущие внутрь (сестра у двери увлажнилась). Но он защищал её и защищал воюющих столь бесталанно, что лучше бы он их порицал. Как скорбно порицаю я. Надо жить, Иса, надо хотеть жить и не ждать никакого капкана для твоей задницы, установленного ещё до нашей эры, но непременно для тебя. Далее не удивляйся, что я спрыснул с ума, это цитата.
Важнее чем рулоны Hakle, желания
Которые шлюхи в силах исполнить
Но так, что после всего и душа не захочется
Плести кружева-на-продажу своей жизни
Бамбук-оружейная лавка с низа тянется к небу
Желает сравняться с кокаином и звёздами
Желает затмить собой чревоугодие и солнце
А кто пожелал без резиновой страховки, тот затмил
Но если лепёшка из тебя лежит без достоинства
И сделана она по скверной неважной причинности
То вместо апартамента с видом в зелёной стене
На чёрную как ночная зависть площадь падёшь
Стоят там к помостам несчастные дурни
Там рубят по шее ладонью, там вешают за мошонку
А тело-непереработанная куча сжираемо псами
А кровь, что не станут пить даже вампиры, лижут чёрные лисы
Вся площадь как бордель усеяна норами
Из тех как из сандалий пилигрима раздаётся зловоние
Там лисы-бихевиористы плодят своих отпрысков
Кругом же великий как слухи о нём забор
Забор-аннотация ржавых бритв всё становится шире
И с каждым терзаемым думами-мраком над поступками королей
С таким, что и за деньги себя не помилует
Что вяжет покрепче петлю на шее своей и религии
Забор-регламент макабрической конференции воздымается яростно
Бамбук-множественный кол во множественной заднице колосится над серостью
Над ним бесконечные как жалобы обывателя, сумерки
И падает каплями дождь из начинённых предсмертными записками нототрем
Себя загубив по желанию казаться транспарентным
Не в силах терпеть завуалированные издевательства
Несчастный становится в подмётки не годящимся деревом
Бамбуковым крепким ростком-с-перспективой
А Богу-вынужденному казуисту такие не надобны
На небо их брать, чтоб мозолили глаза, не желается
Кому они сирые циклофренисты сдалися
Забору-маменьке, забору-папеньке из толстых стеблей