Межгосударство. Том 2

Гримо ждал. С одной стороны рамокость стискивал барбакан дома, замшелый, холодный и влажный, с другой начинавшаяся в этом дуга моста. Хоть объявленный теплооборот долины жарок и ксерозен, в щели, угораздило, столь же непременно сырость и мрачное запустение, в самых пыльных Версаля, по углам длинные банкетки под белыми чехлами, не осмеливается заходить даже Людовик XIV. В полоске света, за продолжался мост, прекращалась стена дома, не стиснутая кровавой яшмой бесцеремонность, угнетал хартофилакс, глядя на Гримо своими внимательными карими. Пока не пускаясь в дознание. В руках подаренная некогда старшей превосходящая безвкусием кубизм. Живой манекен намертво между хребтом и фанзой, не спешил открывать рот, оглядывая с интересом на ближайшее, неотвратимость конфронтации рейтаров Апокалипсиса. Кто ты такой? – наконец хартофилакс сразу на дюжине, но не эсперанто. Санкирь не враждебен, умеренную дотошность и участие неудобозастреванию. Гримо. Скверно-выносливый человек. Зачем ты здесь? Прочесть хартию добра и зла. Откуда узнал про? Намекнул один инъязовец. Как его проклятое на криптолатыни имя? Не знаю. Как сказал? По телефону. Говоришь в один рог, другой жмёшь к уху, если, конечно, приемлешь диалог. Не видя собеседника? Да. Стало быть, ты не знаешь, с кем тары-бары? На это ничего, за жизнь приучился выкручиваться и двурушничать, Далила Хитрица умноженная на Юлия Цезаря. Где это? В феодальном губернском городе Солькурске недовсеохватной Российской империи, мы и сейчас в ней, если это только не Марс. Я о нём читал всякие небылицы. Только не понимаю, хотя начал даже понимать хартию, как должно припереть, стакнулся через полые среды с, обличил существование? Телефонная будка стоит в Лазаретном саду. Через сад я часто на кладбище при костёле, там похоронена моя неверная жена явная лютеранка. Я не то что бы сильно любил или держался за связь наших заложенных в шесть ломбардов колец, однако часто любил посидеть у могилы, может и у ещё чьих-то, потому что её безлика и я скоро стал их путать, подумать и почитать выбитое на плитах. Себе-то я говорю, хожу к жене, это, говорю я себе, нормально, но на самом деле, если разобраться в порядке отягощения злом, выходит к могилам. Всё время ходил мимо этой телефонной, не задумываясь, отчего она там, то есть нет, я думал, как мне помнится, это для больных, таким образом давался шанс вызвать других врачей, потому что в той больнице служили одни косорезы. Тут иду, как раз поравнялся, раздаётся. Звонок, вроде колокольчика? Да. Эти телефонные звонят, давая сигнал к, им отвечали. Зазвонил, я обернулся, подумал, рядом кто-то, однако никого не. Тогда сам. Мы поговорили. Сообщил мне цифры, запаролить барышне, если мне захочется. Я человек довольно одинокий, а Лазаретный сад виден из моего окна, если высунуться по пояс и потому вскоре захотел пойти и поговорить. Хартофилакс внима-внимательно, вперяясь в зажатого учтиво, птичий зырк, с бо̀льшим, Крузо охереть повстречай у себя на клочке Дефо. Не спешил вызволить, ни малейшей реминисценцией понять, конфузливо, занятый живым аттитюд как-то стесняет. Так вот в одной из бесед проорал, если я так желаю просвещенья, то отчего бы мне не убить в себе хартией. Я спросил с какой и он рассказал, давно была надоена на камень, слова растворили в пергамент, затвердили течения зеброполос и что её можно, если есть сильное. А в башку не стукнуло допытаться, кто тебя за нос с расстояния? Вроде пытался, опять замялся. Раньше не было принято турусировать «вы», развязно хартофилакс. Из книг знаю, такой идиотский завёлся, сам, по редкости бесед с внешним, не обрутинился. «Ты» не из нахальства и уничижения, я, разумеется, тебя ненавижу, даже как иную форму жизни, но я не чужд учтивости и к таким, знай это. К вам совершенно не в претензии, хотел было махнуть, выяснил, плотно к стегну. Хартофилакс молча и решительно, мог отбить лбом сброшенную на Дрезден бомбу, кивнул, знак к продолжению. Ну я и согласился куда надо, а потом ко мне пришлёпал господин Готлиб, тоже желал навести макли, свёл меня с одной старухой, про сказывал, тоже желает нанизать на нос понятия и втроём пошли сюда. Хотя он говорил, следует ехать на единороге, я до последнего мучился, делаю не так. Потом думал, по дороге мы его встретим, но не встретили. Было холодно и тихо, когда убивали, последнего единорога. Да, с вами зазолы не исторгнуть, Гримо. У вас тут, значит, собрана целая? О да, не то, что бы уж очень подробная. Уход от сестёр, ситуации, добро и познание. А зло? Нет. Всё время тычется в глаза, такое не запомнить. Следует получше потрошить тексты, придумано всё так, запоминалось, потому когда трудишься нечто найти, трудно позабыть именно попалось, а все книжники противодействуют кхерхебам. А если за ним не надо гоняться, на что тогда искать, а что из них лучше и больше надобно, ещё неизвестно. Хартофилакс взывал к Гарпократу, задумчиво на. Ты не так простодушен, как мне подумалось, наконец. Думаю, ты случайный безмозглый человек и про мою долину тебе по случайности. Я шёл к ней долгие дни и только о ней и думал. Тебе нужна хартия? Только прочесть её шесть дислексических раз, хотя я и был секретарём общества, если она не слишком длинна. Люди не боги, откуда им знать про добро и зло. Совершенно точно, они и не знают, они, сколько я во всём этом разобрался и вообще их не нюансируют. Нельзя, мерзейший Гримо, никак нельзя. Но отчего? От них я слышал лишь наказание не вскрывать газгольдер. Люди ещё не отряхнули ноги от предвечного супа, незрелы рефлексиями, сиюминутны, жадны и подвержены хобби. Афазия зыбкость построений. Отчего я принялся с тобой об этом? – однажды опомнившись и одёргивая сам, изумился. Разве что с Готффридом. Тоже был мастак душу из меня. Это по карте Готффрида мы сюда и. Мне всегда мыслился превосходящий сочлен вроде каракурта, ходит когда механика совокупна с аквилоном или какое-нибудь колдовство, но карта тоже весьма коварно. Он и в долину явился не как все, делал вид и думал, облисил и титанид, и меня. Здесь с вами живут ваши сёстры? Не мои, а печали. Неужто у печали могут быть? И кто они? Такие же печали. Две печали, молчание Гримо, долина достигнута, обхождение запрета, отсутствие трапеции, Герда услала всё к чёрту, кромка отречения, это несправедливо, иное устройство, обратная зависимость условий размещения тел, завтра хартофилакс встанет засветло, возмущение в воздушно-капельной среде, искупление манекена за жизнь всех живых манекенов, сундук с двумя книгами, смерть за познание, другой хранитель, отречение от сделки, переодевание в исподнее, страус и ленивые кроты, обещание утопиться, как вернуться из долины, отрицание отказа как приятие натураутентичности, как вернуться в долину, остроконечный ответ, обманная ваза, Гримо плачет о Лжедмитрии, пространственная цепь мост – омут, линии жизненного пути, действительная сила, куда деваются недожитые годы, Гримо никогда не думал на два вперёд, довольно будет и других, внутреннее преображение героя, звёзды как далёкие куски льда в коих отражаются другие галактики, словесный портрет Герардины Неубау, вопрос хартофилакса о спутниках, неоконченный ответ Гримо. Только со мной, за спиной хартофилакса глумливый. Разрешите отрекомендоваться, провинциальный энциклопедист и археолог при Межевом, Готлиб Нараянович Салем, архитектор водонапорных башен, крипторасследователь, распорядитель музыки, теоретик восстаний, практик стихосложений и взыскатель исторической справедливости посредством в том числе и водонапорных.