Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него

За одно лето случается примерно пять или шесть поколений плюхов, пять или шесть волн передачи, и превалентность вируса в популяции гусениц все увеличивается. Со стартовой точки, – предположим, лишь 5 процентов зараженных гусениц – к первой осени эта цифра может возрасти до 40 процентов. После того, как выжившие гусеницы переживают метаморфоз, становятся мотыльками и размножаются, некоторые мешочки с вирусом попадают не только на листья, но и на яйца, которые откладывают самки. Так что немалая часть гусениц следующей весной заражается, едва вылупившись из яиц. Превалентность инфекции быстро растет.

– А на следующий год процент становится еще выше, – сказал мне Двайер. Буквально за два-три года быстро размножающийся вирус «практически уничтожает всю популяцию».

Мотыльки исчезают, остается только вирус. Иногда его остается столько, добавил он, что «по коре течет такая серая жидкость». Идут дожди, и деревья плачут смесью из растворившихся гусениц и вируса. На меня это произвело большое впечатление.

– Похоже на Эболу, – сказал я.

– Ага, точно.

Двайер бывал на тех же конференциях, что и я, читал многие из тех же книг и статей, что и я.

Только вот не на настоящую Эболу, добавил я. На журналистскую версию Эболы, на популяризированную кошмарную версию Эболы, от которой жертвы «истекают кровью», словно мешки с жидкими кишками.

Он согласился. Такое же разделение на степени ужаса, реальность против преувеличения, применимо и для NPV.

– Когда люди слышат о нашем вирусе, они обычно говорят: «А, вы изучаете тот вирус, от которого гусеницы взрываются!» Но от вируса же гусеницы не взрываются, – настаивал он. – Они растворяются

.

Выслушав этот сценарий, увидев его графики, оценив прямолинейность слов и восхитившись уравнением Максвелла на футболке, я, наконец, дошел до цели своего визита: так называемой Большой Аналогии. На прошлой неделе, сказал я, население нашей планеты достигло 7 миллиардов. Выглядит все очень похоже на популяционную вспышку. Плотность нашего населения велика. Посмотрите на Гонконг или Мумбаи. Мы очень тесно взаимосвязаны. Мы много летаем. 7 миллионов жителей Гонконга живут всего в трех часах пути от 12 миллионов жителей Пекина. Ни одно другое крупное животное не жило на планете в таком изобилии. А еще нам угрожает немало потенциально убийственных вирусов. Некоторые из них могут оказаться даже такими же жуткими, как NPV. Так… каков прогноз? Обоснована ли Большая Аналогия? Стоит ли ждать резкого падения популяции, как у непарных шелкопрядов?

Двайера не удалось заставить быстро ответить «да». Он предпочитает рассудительный эмпиризм и с настороженностью относится к простым экстраполяциям. Он попросил время на раздумье. А потом мы разговорились о гриппе.

113

Я мало говорил о гриппе в этой книге, но не потому, что это не важная болезнь. Напротив, она невероятно важна, невероятно сложна и по-прежнему может причинить немало вреда, если начнется глобальная пандемия. Следующей Большой Бедой, вполне возможно, станет грипп. Грег Двайер об этом знал, поэтому и упомянул его. Я уверен, что вам и напоминать не нужно, что пандемия гриппа 1918–1919 гг. убила почти 50 миллионов человек; и у нас до сих пор нет никакой волшебной защиты, универсальной вакцины, защищенного от дурака и широко доступного метода лечения, который мог бы гарантировать, что подобная смертность и страдания не повторятся. Даже в самый обычный год гриппом заражаются не менее трех миллионов человек по всему миру, из которых умирают более 250 000. Так что грипп очень опасен – и это в лучшем случае. В худшем случае он может устроить настоящий апокалипсис. Я откладывал разговор о нем до последнего, потому что грипп заодно и очень подходит для некоторых заключительных мыслей на общую тему зоонозных заболеваний.